Атлантида священная (из действительности доисторических времен). Алсари
говоря, момент был упущен, и теперь царица успокаивала себя тем, что невозможно ведь, живя на Земле, полностью отгородиться от ее энергий. А что ей оставалось теперь, кроме упования на неизбывную мощь своего клана…
И царица с облегчением вздохнула, найдя эту спасительную формулу.
Тем временем Кечкоа продолжал молча ее разглядывать. В непривычном раздражении от его назойливого взора – никто до сих пор не осмеливался так явно влиять на эмоции царицы, – она повторила:
– Что ты молчишь? Кто позволил тебе…
– Чье позволение мне еще нужно, царица, если ты сама допускаешь меня до своего лицезрения?
Впервые за свою, такую долгую по земным меркам, жизнь царица не нашлась с ответом. Эта беседа настолько отличалась от всего, к чему привыкла она, и что составляло незыблемую, как всегда казалось, основу ее существования, что она в растерянности, в то же время презирая саму себя за это, опустилась в легкое плетеное кресло, имевшее форму полусферы, и, тщетно прикрывая обнаженные округлые колени короткой домашней туникой, пролепетала:
– Я?.. Сама?.. Что ты такое говоришь, как тебя там…
– …Кечкоа, сиятельная царица. Ну конечно, ты! Кто же из вас впустит в свое сознание непрошеного гостя? Мой пропуск – твое расположение ко мне!
Царица Тофана начала с ужасом понимать, что отделаться от этого обитателя земной тени будет не так просто, может быть, даже невозможно. Теперь, закрыв глаза, она, в свою очередь, в упор разглядывала собеседника, подавляя невольное, какое-то природное отвращение к нему. Больше всего ее поразил его ярко-красный рот на фоне черной бороды, сливавшейся с волосами на висках, так что свободным на этом лице оставалось крохотное пространство: начиная от узкого лба с нависшими надбровьями, и заканчиваясь тупым треугольником довольно крупного носа. Рот этот, с выдающейся вперед нижней толстой губой, казался утонченному вкусу царицы атлантов чем-то неприличным, какимто вполне самостоятельным образованием, вызывавшим даже брезгливое чувство: он извивался в разговоре, среди густых зарослей щетины, как дождевой червяк. Царица вдруг успокоилась: червяков она не переносила напрочь, исключая их начисто из сферы окружающей жизни, и уподобление им губ этого чернобрового сразу же поставило его на соответствующее место.
Внезапно заскучав, она зевнула, прикрыв узкой ладошкой рот. Гость что-то продолжал говорить, однако царице стало неинтересно его слушать: зевота все усиливалась, и, мало того, ей огромных усилий стоило удержаться, чтобы со всей сладостью не потянуться.
– Ну, хватит! – наконец воскликнула она, поднявшись и подойдя к своему алтарю. – Заговорилась я с тобой, прости, снова запамятовала твое имя. А болтать мне попусту не в привычку, знаешь ли. Так что – будь здоров!
И она крепко закрыла перед самым носом Кечкоа, начавшего как-то линять и размываться в четкости линий, воображаемую, но вполне натуральную дверь – натуральную вплоть до малой