Княжна Джаваха. Лидия Алексеевна Чарская
смешанный с оглушительной пушечной пальбой и стонами раненых.
Я видела точно в тумане страшные крутизны, усыпанные, как мухами, нашими солдатами, лезущими на приступ… Их встречают градом пуль, лезвием шашек, криками «Алла!», «Алла!». И вот гнездо разрушено. Грозный вождь делается смиренным пленником и слёзно молит о свободе. И белый и тёмный вождь долго смотрят друг другу в очи… Страшен и непроницаем этот взгляд… Тысячи русских и столько же горцев ждут решения. И что-то дрогнуло в сердце русского героя при виде пленного кавказского орла. Ему обещана милость устами князя, – обещано милосердие Белого царя.
Хорошо это! Дивно хорошо! И никогда раз видевший не забудет этой картины. А он её видел – счастливец Брагим! О, как я ему завидовала!..
Кроме Брагима с бабушкою приехала ещё старая горничная, приветствовавшая меня в саду в первый день приезда. Её звали Анной. С нею был её внук Андро, маленький слабоумный камердинер Юлико, потом девушка Родам, взятая в помощь Анне, и ещё молодой кучер и наездник, быстроглазый горец Абрек.
Отца я за это время видела мало. У него начиналась усиленная стрельба в полку, и он целые дни проводил там.
Прежде, бывало, я поджидала его за садом у спуска к берегу Куры, но бабушка нашла неприличными для сиятельной княжны мои одинокие прогулки, и они постепенно прекратились. С Шалым, к моей великой радости, я могла не расставаться. Правда, за мною теперь постоянно ездил Абрек или вечно задумчивый, блаженный Андро, но они мне не мешали.
Ведь и раньше на более продолжительные прогулки меня не отпускали без Михако. Но Михако терпеть не мог подобных поездок, потому что уставал в достаточной мере за домашними работами и к тряске в седле не питал особого влечения.
Зато Абрек умел и любил ездить. Он показал мне такие места в окрестностях Гори, о существовании которых я не имела ни малейшего понятия.
– Откуда ты всё это знаешь, Абрек? – удивлялась я. – Ведь ты не был ни в Алозани, ни в Кахетии.
– Иок[27], – смеялся он в ответ, блестя своими белыми как сахар и крепкими зубами, – иок! Не был.
– Откуда же ты знаешь? – приставала я.
– Абрек всё знает. От моря до моря всё знает. – И он прищёлкивал языком и улыбался ещё шире, отчего лицо его получало хищное и лукавое выражение.
В нём было что-то лживое. Но я любила его за отчаянную храбрость, за то, что он всюду поспевал, как птица, на своём быстроногом коне, забивавшем порой своей ловкостью и скоростью моего Шалого.
Бесстрашный и смелый на диво был этот Абрек.
Он выучил меня шутя джигитовке потихоньку от бабушки, и, когда я на всём скаку поднимала воткнутый в землю дагестанский кинжалик, он одобрительно кивал головой и, прищёлкивая языком, кричал мне:
– Хорошо! Молодец! Джигит будешь!
Я дорожила этими похвалами и гордилась ими.
Абрек был в моём понятии настоящим типом молодца-джигита.
С ним я выучилась всем тайнам искусства верховой езды и джигитовки и вскоре ничуть не уступала в ловкости своему