.

      Доктор Тиббетс принимала пациентов со вторника по четверг. Когда я предложила сегодня, в четверг, она встречно предложила следующий вторник. Шесть дней жидкостей – я могу оголодать. Почувствовав мою тревогу, она спросила, не грозит ли мне опасность. Может, до следующего вторника и пригрозит, сказала я. Если я смогу подъехать сейчас же, сказала она, мы сможем встретиться во время ее обеденного перерыва.

      Я приехала к тому же зданию и поднялась тем же лифтом на тот же этаж. Имя доктора Бройярда на двери было заменено на «Доктор Рут-Энн Тиббетс, СКСР» – пластиковой табличкой, вставляемой в алюминиевые полозья. Я оглядела коридор и задумалась, сколько еще кабинетов делит несколько врачей. Большинство пациентов никогда и не узнают: необычное все же дело, когда человеку нужна помощь двух разных не связанных по профилю специалистов. Приемная была пуста. Я пятнадцать секунд почитала какой-то журнал о гольфе, и тут дверь распахнулась.

      Доктор Тиббетс была высокой с плоскими седыми волосами и бесполым лошадиным лицом; она напомнила мне кого-то, но кого – никак не понять. Вероятно, это признак хорошего психотерапевта – если он кажется знакомым кому угодно. Она спросила, достаточно ли тепло в кабинете – здесь имелся небольшой обогреватель, который можно включить. Я сказала, что все хорошо.

      – Что же вас привело сегодня ко мне?

      Поверх ее ежедневника размещалась коробка бенто. Она налопалась как можно скорее после предыдущего пациента? Или еще ждала этого, в полуобмороке от голода?

      – Если хотите, можете обедать, я не против.

      Она терпеливо улыбнулась.

      – Начинайте, когда почувствуете, что готовы.

      Я повернулась боком на кожаном диване, но быстро обнаружила, что места для моих ног не хватит, и развернулась обратно: она не из таких психотерапевтов.

      Я рассказала ей о своем глобусе истерикусе и как у меня замкнуло грудинощитовидную мышцу. Она спросила, могу ли я припомнить провоцирующие поводы. Я не была готова рассказывать ей о Филлипе и потому описала свою гостью, как она перемещается по гостиной, мотая громадной головой с тяжелыми веками, как корова, туповатый, вонючий бык.

      – Быки – самцы, – сказала доктор Тиббетс.

      Но так и было. Женщина – она говорит, слишком много, и тревожится слишком много, и отдает, и поддается. Женщина – она моется.

      – Она не моется?

      – Почти никогда.

      Я описала ее полное пренебрежение к моему дому и изобразила всякое, что она со мной сделала, – давя себе на грудь и стискивая себе запястья. Дернуть саму себя за голову назад оказалось трудно.

      – Может, оно и не кажется болезненным, потому что я сама это все сейчас делаю.

      – Не сомневаюсь, что это болезненно, – сказала она. – А как вы сопротивлялись?

      Я