Эволюция человечества. Книга 1. Системные принципы развития. Первобытный период. Юрий Христофорович Григорян
«Теперь становится понятным, почему племенам побережья не требовалось „мифологизировать“ морские раковины – те принадлежали их практике» (8, с.247). Напротив, из-за того, что нечто потребное или как-то оказавшееся связанным с потребным, становится недоступным, внешняя моторная активность затормаживается и преобразуется во внутреннюю, мыслительную. Сохраняющаяся активация обусловливает те же действия, но уже свернутые внутрь: вместо акций с предметами происходят акции с отраженными их следами, скорректированные с желаемым эффектом. Приняв же какое-то удовлетворительное разрешение в мысленном поведении, сформировавшийся образ действий впоследствии может найти свое материализованное воплощение в различных искусственных формах. Это образное действие отображается в форму ритуала, мифа или иного объектного явления. В том, на мой взгляд, дихотомия культурного и природного, частое участие оппозиций в аналогиях, почтительное отношение к объектам, отнюдь не относящимся к тем, которые привычно вовлечены в практику людей. «Если животное, столь значимое для технологии экономики, как дикобраз, утрачивается в новом окружении, оно может сохранить свою роль только в другом мире, внешнем и так далее» (8, с.349).
На содержание мыслительного процесса предков оказывало влияние их реальная многообразная жизнь. Характеристики природной среды, практическая деятельность, образ жизни, социальные взаимосвязи, унаследованные элементы прошлой культуры, прошлых ценностей и т. п. – все как-то сказывалось на конечном продукте мысли. Одни аналогии кажутся легко объяснимыми. «Бесчисленные примеры присвоения имен (Nomen est omen’): имена животных, такие, как „орлиный глаз“ или „проворная лиса“, должны придавать их владельцу силу, ловкость или другие способности образца, а названия цветов, используемые как имена, – красоту их носительнице» (9, с.157). Но есть немало и таких сочетаний признаков или отношений, которые кажутся непосвященным совершенно случайными. Леви-Стросс часто находит в бытовых проблемах основания, объясняющие подобное. Для многих непонятных вариантов приходится привлекать далеко не очевидные сведения о культуре, традициях, истории жизни родов, племен, даже знание их быта, способов приготовления пищи и многие иные тонкости их конкретного бытия. Конечно, далеко не со всеми пояснениями Леви-Стросса согласны другие ученые. Их оценка может подчеркивать значимость иных факторов, даже не столько природного, на что, как правило, опирается Леви-Стросс, сколько независимого идеального свойства. Магия, мифы, тотем – выступают у них как самостоятельная сторона духовной жизни древних, определяющая их отношение к познанию окружающего мира. Но поскольку меня интересует лишь процесс формирования логического мышления и роли аналогии в нем, то я вполне могу удовлетвориться тем, что для всех исследователей, и материалистов, и идеалистов, на первый план выходит поиск какого-либо основания, реализующего