Архипелаг Исчезающих Островов. Леонид Платов
Но для этого необходимо, чтобы произошло одно великое, величайшее событие!
Много позже я понял, что Петр Арианович говорил о революции.
Вспоминая сейчас об этом вечере, ясно представляю себе Петра Ариановича стоящим на высоком берегу. Фуражка в руке, прямые волосы треплет ветер.
Солнце уже садилось за лес. Золотисто-красная рябь бежала по воде. Вечер был ветреный. Полы крылатки Петра Ариановича взлетали и падали. Казалось, еще немного – и он расправит их, как крылья, снимется с высокого берега и полетит над широкой поймой, над лесом, к черной черте горизонта, все дальше и дальше от нас…
Возвращались другой дорогой, по шоссе. Быстро темнело. Чтобы согреться и стряхнуть усталость, запели песню. Пели в отрывистом темпе, «под ногу».
Начинал Петр Арианович:
Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно…
Мы подхватывали:
В роковом его просторе
Много бед погребено.
Была в этой песне какая-то ширь, удаль. Мы словно видели, прислушиваясь к ее ритму, как под полным парусом взлетает на волну «быстрокрылая ладья».
Облака плывут над морем,
Крепнет ветер, даль черней.
Будет буря, мы поспорим,
И поборемся мы с ней!..
Буря! Что может быть лучше бури?!
А особого, волнующего значения полны были для нас строки:
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна.
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина…
Там, впереди, был только Весьегонск, подслеповато щурившийся из тумана своими оконцами. Но за Весьегонском, в далеком туманном Восточно-Сибирском море, поджидали нас загадочные, еще не открытые, не положенные никем на карту острова!
Глава девятая. «Скорей Весьегонск с места сойдет…»
Нам преграждали путь к островам.
Опасность все время подстерегала его. Мы чувствовали ее в многозначительных косых взглядах Фим Фимыча, в осторожно прощупывающих вопросах моего дядюшки. Мы чувствовали ее всю весну – за каждым кустом, за каждым углом.
Однажды после привала в лесу Андрей обнаружил несколько окурков у куста. Место было примято, от свежей земли шел пар. Значит, только что кто-то лежал здесь и подслушивал нас.
В другой раз, сидя над картой в комнате Петра Ариановича, я ощутил холодок в спине и быстро оглянулся. В просвете между шторами темнело чье-то прижавшееся к оконному стеклу лицо. Оно тотчас исчезло.
Кто же это мог быть? Круглые глаза, очень толстые губы, приплюснутый – пуговкой – нос. Лицо, прижатое вплотную к стеклу, как бы превратилось в маску. Я бы не смог потом узнать его.
Андрей предположил, что это был Фим Фимыч.
Очень приятно было думать, что мы сидим сейчас в тепле, а он, желая подслужиться инспектору, мерзнет на улице (почки на дубе уже начали распускаться, в эту пору всегда холодает).
Наверное, помощник классных наставников подпрыгивал на месте, чтобы согреться. Мороз хватал его за ноги, и он быстро отдергивал