Не стреляйте в белых лебедей (сборник). Борис Васильев
и залпом выпила водку. Закашлявшись, опустилась на стул, пряча запылавшее лицо.
– Вот это да! – удивленно сказал шкипер. – Только чего вспыхнула-то? Чего застеснялась?
– Задохнулась она, – сказала старуха. – Полстакана хватила враз. Отдышись да закуси, а то спьянишься. Возьми, Лидуха, стаканы в шкапике, да садитесь к столу, гости дорогие.
– Поспел ты, Василий, к самому почину. – Шкипер налил Васе, опять поднял стакан. – Ну, волгари, за Волгу-матушку!
– Ох, балабон! – вздохнула старуха. – Галах ведь был, голь перекатная, босота волжская, а меня, единственную дочку, так заговорил, так забалабонил, что из отчего дома в угон взял.
– В угон? – удивилась Лида. – Это как же?
– А так: нанял тройку, усадил да и махнул на удалых сорок верст без передыху. Поп-пьянчужка обвенчал в селе Кудимове, да с тем и стали мы жить: по Волге мотаться из конца в конец.
– Хорошо, мать, жили, – улыбнулся шкипер. – Не было у нас ни кола ни двора, а морщиночки у тебя все-таки от смеха появились.
– Жили-то хорошо, а доживаем как?
– Ничего, Авдотья Кузьминична: нашего от нас никто не отымет, корня то есть. Добрый у нас с тобой корень: от босоты волжской мы идем, и нет нам ни сносу, ни износу.
– Корень, – вздохнула она и нахмурилась. – Изведут этот корень, и чихнуть не поспеем.
– Это кто же изведет-то? – поинтересовался старик.
– А бабы нынешние, вот эти вот. – И Авдотья Кузьминична сердито ткнула в плечо Еленку.
– Да что вы, Авдотья Кузьминична? – удивилась Еленка. – Да за что же вы меня так?
– А чего не рожаешь? – строго спросила старуха. – Чего не рожаешь-то, бабонька?
– Ой, ну что вы… – Еленка еще ниже опустила голову, то заплетая, то расплетая бахрому льняной скатерти.
– Кабы ты одна была, то и бог с тобой, – все так же строго продолжала старуха. – А ныне, куда ни глянь, все такие!.. Ездила я прошлой зимой к Зинке, дочке своей. Отдельная квартира, мужик собственный, а детишек – ровнехонько один Андрюшечка. Я глянь-поглянь: у всех так, у всех по одному, а двое – так совсем редко. Ровно мода какая или указ… – Она вздохнула, глянула на Еленку. – Вот и ты, бабонька, такова ж. А жизнь знаешь что такое? Верть-поверть – и смерть. Спохватишься – выть будешь, локти кусать, да поздно, прошел твой час…
Еленка вдруг вскочила, крепко уцепившись за край стола.
– Разошлась ты, мать, – сказал старик.
– Все тут, Григорьич, к месту говорено, – вздохнула Авдотья Кузьминична. – Или не к месту, Иван?
Иван промолчал, а шкипер поднял стакан с остатками водки.
– За это и выпьем, Иван Трофимыч. Вот за это самое. Чтоб, значит, и тебе ветер переменился. Не все чтоб в лицо дул, а хоть изредка да в спину подталкивал.
– За это и я выпью! – громко сказала Еленка. Она взяла стакан, шагнула к Ивану. – За вас, Иван Трофимыч.
Выпила не отрываясь, опрокинула стакан вверх дном и только после этого села на место, слепо тыча вилкой в скользкую сыроежку.
– Будьте здоровы. – Вася чокнулся.
– Спасибо, люди добрые, – тихо сказал Иван. – Дай вам бог, как говорится.
Некоторое