Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник). Михаил Генделев
только на пересеченной местности, но и на равнинах.
И Бен-Хадад был научен тобою тому, что наш Господь —
Бог не только горы, но и равнины тоже.
Да! Ты завоевал сердце базаров Дамаска,
не последней, надо сказать, столицы,
но – не искупил… Тем не менее – не искупил.
Хотя била во искупление смерти Навота
кровь из пробитой твоей аорты – как предсказал Илия.
Кровь Навота из щелей доспехов твоих лилась,
когда ты притворялся живым – и живым казался,
особенно при последних лучах угасающей и угасшей
вечерней зари на высотах Гилада.
О, Ахав! Мой мертвый царь.
Альбом
Мать матери моей. Не знал живой.
И – умирала молодою.
А от чего? Что было с ней? Ответ
всегда звучал, как голос под водою.
И – матери моей (глаза – не скажешь) – очи!
Отчизна всех грустящих всей земли!
Любимица семьи… Как пурпур, кровоточит
рот – рана рта… Ракитника угли.
Лицо отца. Анфас. На фоне дома.
Усы, каскетка. Молодого
лицо солдата, возвращенного живым.
По пояс снег. Российский город. Голод
в России мечется, как волк, по мостовым.
Открытка: Репин. Лютый лик царя Ивана.
И – сын убитый возле ног. И – кровь,
залившая всю марку,
и марку, и наклейки, и альбом.
Лицо подростка. Кровь – как под гипнозом, как
на месмерическом сеансе.
Брат. Фотография. Мундир —
парадная морская форма, «Navy» – выпуск.
Открытка. Когда был в Александрии,
зашел в «Корабль» (название борделя).
Багровый будуар. Коробка «Клеопатры».
Английский бриолин, презервативы «Olla»
и вафельное полотенце… Тетки
лицо. Нет, лик – настолько тонкой кожей
черты обтянуты и заострились. Рак.
Курильщица. Диагноз: тумор легких.
И умерла в девицах. Тело,
не испытавшее иных прикосновений,
кроме белья прикосновений и, пожалуй,
еще рук матери. Ни разу. Никогда.
Портрет красавицы-невесты. Давней
моей «принцессы», как шептали за глаза.
Вуаль приподнята! Стакан раздавлен!
Сияет кожа плеч. И бабушка в слезах.
Кое-что личное
Пускай на этот раз не обо мне здесь речь.
Чего там! И игра не стоит свеч.
Кто может добровольно расколоться,
признаться в том, что плачет в нем, – не даст улик
во имя собственной персоны благородства…
Я слышал мнение отнюдь не дурака:
«Взгляни на малых сих – утешишься слегка!»
Писать о памяти? Чтобы в последних откровеньях
Мелодия души была обнажена?
Но стоишь, как лагерь собственного ополченья
на собственных границах и рассылаешь патрули.
Один… два… три… – обратный счет. Вот так клочки надежд и ожиданий
жгут, словно письма перед боем, когда победа не предрешена…
Один,