Уроки Джейн Остин. Как шесть романов научили меня дружить, любить и быть счастливым. Уильям Дерезевиц
Норка была невелика. Столом мне служил кусок доски на двух тумбах, кроватью – старый тощий матрас, который я раскладывал прямо на полу. Жесткий, неудобный стул, крохотный шкаф для книг, подержанный компьютер – вот и все мои пожитки. Я спал до полудня, читал ночи напролет, завесив окно истрепанным шерстяным одеялом – оно держалось на двух гвоздях, вбитых в раму, – чтобы свет уличных фонарей не бил в глаза. В три часа ночи я шел на кухню ужинать, зажигал свет, ждал с минуту, пока тараканы разбегутся по углам, ел лапшу или разогревал мини-пиццу.
Другими словами, мне стукнуло почти тридцать, а я все еще жил как студент-первокурсник. Я никак не мог повзрослеть; собственно говоря, именно поэтому я и поступил в аспирантуру. Уже несколько лет я вел вполне самостоятельное существование, работал там и сям, но по-прежнему не понимал, как управляться с этой жизнью. Меня пугала элементарная покупка шампуня. Я замирал посреди магазина, пытаясь понять, как меня сюда занесло и что я должен сделать. «Значит так, – логически размышлял я. – Ты хотел вымыть голову. Сюда пришел за шампунем. Ну вот, теперь иди к кассе и заплати за него».
Впрочем, в моей беспомощности во взрослом мире не было ничего удивительного. Я младший из троих детей в нашей семье – причем разница между нами довольно большая, почти шесть лет, – и со мной всегда обращались как с ребенком. Мама безмерно любила меня и поддерживала всегда и во всем. Я был «ее» сыном, только я походил на нее, во мне она узнавала своего обожаемого отца, и она вечно нянчилась со мной. Однако главным в семье был папа, и все в доме ему подчинялись. Взыскательный и вечно недовольный результатом, он относился ко мне как к младенцу, но, в отличие от матери, не мог ни приласкать, ни поддержать. Он требовал всегда очень многого, но при этом всем своим видом давал понять, что я вообще ни на что не годен.
Теперь я понимаю, что его постоянно преследовал страх – как за наше материальное положение, так и за физическую безопасность. Во время Второй мировой войны его родителям вместе с ним удалось покинуть Европу – и тем самым спастись от Холокоста – в самый последний момент. Остальные члены семьи бежать не смогли, и, хотя отец усилием воли сумел избавиться от чешского акцента, окончательно от пережитых в юности потрясений он так и не оправился. Он ни разу не потратил лишней копейки, ни одну скрепку не выбросил зря. Он был с нами суров и деспотичен – орал и раздавал затрещины, требуя отличных оценок, – и вместе с тем пытался уберечь от всего, словно наседка цыплят.
Отец не желал, чтобы его сыновья рисковали, самостоятельно пробовали свои силы или пускались в открытое плавание; он уже все продумал за нас; нам оставалось только следовать разработанному им плану: избрать своим поприщем естественные науки – отец был инженером, – поступить в медицинский университет и как можно раньше начать зарабатывать на жизнь. Не тратить времени попусту, не размениваться по мелочам. Мир опасен; чем меньше ошибок мы допустим, тем лучше. Отец уже просчитал, чем нам нужно заниматься,