О старых людях, о том, что проходит мимо. Луи Куперус
не можешь без…
Она не закончила фразу, внезапно смолкнув от гнева. Там, наверху, в комнате на чердаке, из-за двери подслушивала старуха-служанка и смеялась… Смеялась над ней… Отилия знала это точно. Она задохнулась от гнева, от бессильного бешенства, все ее тело под ночной рубашкой содрогалось от ярости. Входная дверь открылась и закрылась. Стейн ушел, а она… все еще стояла на лестничной площадке. Она сжала кулаки, с трудом переводя дыхание, готовая побежать за Стейном прямо в ночной рубашке; слезы градом покатились из ее детских глаз, но, стыдясь служанки, Отилия вернулась к себе в комнату.
Она плакала беззвучно, чтобы ее не слышала служанка, чтобы не доставить служанке еще большего удовольствия. О, какая боль, какая колющая боль здесь, в сердце, какая физическая боль, физическая боль! Тот, кто не испытывал подобного, не знает, как сильна эта физическая боль, хоть врача вызывай… Куда же ушел Стейн? Он еще молодой, и он так хорош собой… Но он же ее муж, ее муж! Ну почему он не любит ее по-прежнему, хоть она и состарилась? Она уже забыла даже тепло от прикосновения его руки! О, как глубоко она ощущала когда-то его близость, когда-то, давным-давно! А теперь ни единого поцелуя, ни единого поцелуя, которыми нередко обмениваются даже пожилые люди.
Отилия не стала ложиться в кровать, она сидела и ждала… Скоро ли вернется Стейн? Это он отпирает дверь? Нет, это Лот: это звук его ключа, его легкие шаги…
Отилия приоткрыла дверь.
– Лот…
– Мамуля… Ты все еще не спишь?
– Ах, малыш… Лот, Лот, зайди ко мне…
Он вошел к ней в комнату.
– Лот… Стейн… ушел…
– Ушел?
– Да, сначала он пошел к себе в комнату… а потом я услышала, как он тихо-тихо спускается по лестнице, а потом он тихо-тихо вышел на улицу…
– Мамуля, он просто боялся тебя разбудить…
– Да, но куда же он пошел?
– Прогуляться… Он же часто ходит гулять… Ему не хватает воздуха, ночь такая душная…
– Прогуляться, Лот, прогуляться? Нет, он пошел…
Она стояла – Лот видел ее лицо, озаренное пламенем свечи, – дрожа от гнева. Ее напряженная маленькая фигурка в белой ночной рубашке, ее светлые вьющиеся волосы с проседью дрожали в неверном свете; все, что было в ней нежного, сейчас от горя превратилось в бешенство, она была в полном исступлении, в какой-то миг ей захотелось поднять руку на Лота, ударить за то, что он защищает Стейна… Она сдержалась, подавила свой гнев, но оскорбительные слова и яростные упреки кипели у нее на губах.
– Успокойся, мамуля, мамуля, ну успокойся же…
Лот пытался ее унять, обнял и стал гладить по спине, как гладят разволновавшегося ребенка.
– Мамуля, перестань, перестань…
Теперь она разрыдалась… А он все говорил и говорил с нежностью о том, что она преувеличивает, что в последнее время слишком возбуждена, что он вообще передумает жениться, если она немедленно не успокоится. И так ласково утешал ее, что убедил лечь в кровать; накрыл одеялом и поправил подушку:
– Успокойся, мамуля, закрывай глазки и будь умницей. Пусть Стейн погуляет, не думай о нем, не думай ни о чем…
И