Катаев: «Погоня за вечной весной». Сергей Шаргунов
был расстрелян Николай Гумилев.
Кстати, в номере с Катаевым и Олешей был третий – поэт Эзра Александров (Зусман), который спустя год уехал в Палестину, где стал писать стихи на иврите. Он вспоминал: «В комнате была одна кровать и много мышей», а для того, чтобы прокормиться, годились все средства: «Я помню, например, какую-то историю с одеялом, которое Олеша обязался передать в Харькове какой-то женщине, а он его спустил на Харьковском рынке. Женщина приходила и требовала одеяло, Юрий сочинял ей разные версии, одна другой занимательнее».
Катаев рассказывал сыну: им пришлось продать на рынке гостиничные простыни, наволочки и полотенца.
Александров упоминал, что был в курсе всегда утаиваемых деталей катаевской жизни: «Белые его мобилизовали и произвели в офицеры. Красные арестовали». По александровской версии, Катаев был освобожден милостью Луначарского (приезжавшего в Одессу летом 1920 года), перед которым ходатайствовала делегация поэтов.
«Катаев, как и Багрицкий, был страстный любитель моря и степи, – писал Александров. – У него было обостренное чувство запаха, и он мне иногда казался красивой охотничьей собакой. В его теплых, слегка прищуренных глазах было что-то от цыганщины».
В Харьков приехал с выступлениями Маяковский.
«И когда он дошел до стиха: “Мы тебя доконаем, мир-романтик!”, – вспоминал Катаев, – то нам с Олешей показалось, что он смотрит прямо на нас».
Олеша был скорее разочарован: «Вышел, в общем, обычного советского вида, несколько усталый человек».
Художник Косарев рассказывал об этом вечере, где он в шестом ряду сидел как раз с Катаевым и Олешей: «Когда Маяковский кончил читать и наклонился, чтобы поднять лежащие на просцениуме записки, Катаев громко сказал: “Маяковский, вы знаете Алексея Чичерина?” – “Знаю”. – “А он читает ваши стихи лучше, чем вы”. И тут я не поверил своим глазам – Маяковский густо побагровел и как-то беспомощно ответил: “Ну, что ж, я ведь не профессиональный чтец…”».
Сказанное не было хамством. Московский поэт-футурист Алексей Чичерин, приехавший в Одессу в 1920-м на вечер «Коллектива поэтов», славился своим мастерством декламации. Кирсанов называл его «лучшим из литературных чтецов»: «В коротких штанишках, с голыми ногами, бритым черепом, великан, голосистый, он великолепно читал Маяковского».
Вероятно, реплика Катаева была попыткой привлечь внимание и «законтачить» (вспомним: Бунин называл поведение Вали при первом знакомстве «смелым, на границе дерзости»). Вдобавок Катаев мог попытаться подыграть Маяковскому, слегка грубияня ему в пандан. Но лишь слегка, он не стал бы рисковать – в президиуме сидело все партийное руководство, включая Ингулова.
Версию о желании познакомиться подтверждают мемуары литератора Арона Эрлиха, который оперировал катаевскими откровениями, как всегда насмешливыми, по поводу собственных неудач и устремлений: «Однажды в Харькове Маяковский давал свой открытый вечер, читал “Левый марш”, “150 000 000”. Катаев и еще несколько