Жизнь спустя. Юлия Добровольская
не могло быть и речи. И я занялась литературным переводом – всё та же С. В. Герье нащупала у меня соответствующую шишку: прочитала мой первый опус, новеллу Джованни Верги, и благословила, а издательство «Художественная литература» издало. Правда, до реабилитации мои переводы подписывали друзья-знакомые с чистой анкетой. Например, перевод толстого тома «Итальянская народная партия» Канделоро подписала Орнелла Мизиано.
Догадливый заведующий иностранным отделом Института научной информации – его сотрудники должны были знать языки – всех нас, уволенных из Иняза, чохом взял к себе преподавать. По-чёрному, однако, за гроши. Согласились, конечно, хотя надо было ездить к чёрту на рога.
А меня подобрал ещё и академический Интститут истории архитектуры. Средний возраст учеников 70 лет, но какие эрудиты, какие умницы – интеллигенция! Мы сразу спелись. А с самой молодой, Анной Ивановной Опочинской подружились на многие годы, включая итальянские… Как известно, мир тесен: Анна Ивановна, специалист по Палладио, ездила в Виченцу к светиле Ренато Чевезе и узнала у него мой адрес.
К этому времени кое у кого дошли руки и до Саши. Ванников оказался бессилен, и руководителя оптической промышленностью запихнули директором захудалого московского заводика. Саша давно этого ждал. Чтобы меня не расстраивать, хорохорился:
– Красота! Наконец-то я смогу вволю порыбачить!
Он любил меня и мучал. Наш верный многолетний друг Виктор Григорьевич Викторович, юрисконсульт сашиного министерства, как-то не так на меня посмотрел, и Саша, якобы нечаянно, чуть не проткнул ему вилкой руку за ужином. Он не устраивал мне откровенных сцен ревности, просто мрачно замолкал на несколько дней. Ни лаской, ни уговорами, ни просьбой выяснить отношения не удавалось вывести его из этого состояния. При людях он держал себя как обычно, а застолья в нашем доме не переводились, но когда за гостями захлопывалась дверь, опять сгущался мрак. Потом так же необъяснимо, как он впадал в тягостное молчание, он, как ни в чём не бывало, из него выходил, и я вздыхала с облегчением.
– Давай заведём девочку Дашу! – как-то решилась предложить я.
Молчание.
– Ну, мальчика – Костю!
Никакого ответа. Много позже я поняла: он боялся плохой наследственности. Так мы жили – с виду счастливо, а на самом деле в аду. Никому было не понять моей печали. Бабские разговоры – жалобы на тяжёлый характер мужа – были не по мне, я молчала. Надеялась, что Саша в конце концов поймёт, что может положиться на меня, как на каменную гору, и что наконец расслабится.
Ходили в театр, в консерваторию. Принимали гостей. Сёстры Орнелла и Каролина Мизиано приводили итальянцев – с приходом Хрущёва, вроде, стало не так страшно. Прикипели к нам корриспондент «Униты» Джузеппе (Беппе) Боффа с женой Лаурой. Мы даже ездили все вместе отдыхать в Карелию, в Дом творчества композиторов – сёстры Мизиано, Валя с Марком и Ириной, Гинзбурги, Боффы с сынишкой Массимо. Ловили рыбу в Ладожском озере и раков в речушке