Марш экклезиастов. Михаил Успенский
как соглашаться. Кто же в здравом уме не станет считать себя эллином?
Они вошли в ресторан. Таджик, похоже, только что влип во что-то горячее, потому что стоял позади столика вытянувшись, будто снасть проглотил, а парнишка – похоже, из местных – придерживал его за локоть. За столом сидела парочка туристов, он и она, средних таких лет, он постарше, она помладше, и Шпак подумал: англичане, – а Шандыба: шведы. Напротив шведоангличан сидел явный латинóс, а рядом чуть ли не по стойке «смирно» торчал лощёный, как сиятельная выхухоль, араб. Ну прям ассамблея ООН, подумал Шандыба. Интересно, что этот лох спёр? Наверное, какой-нибудь объедок. И за этот объедок его готовы удавить. Эх, Европа, мать вашу в закат…
Широко улыбаясь специально для иностранцев и даже расставив руки как бы для объятий, они зашагали к таджику, Шандыба даже заготовил какую-то корявую, но всё объясняющую фразу на испанском – и даже начал её говорить. Латинóс, поморщась, приподнялся со стула. Наверное, он не любил, когда так говорили по-испански. Шандыба начал снова, стараясь вспомнить, как правильно. Пока он вспоминал, он забыл, что именно хотел сказать. Ну и ладно, он махнул рукой, и тут Шпак его за эту руку поймал. Шандыба посмотрел на Шпака; тот моргал и что-то пытался из себя выдавить, но не мог – заело. Потом Шандыба понял сам. Они уже давно должны были поравняться со столиком, обойти его и подхватить остолбеневшего таджика в объятия. Но стол почему-то не стал ближе – зато он стал больше. И те, кто сидел за столом и стоял рядом, тоже стали больше. Шпак и Шандыба ростом стали вровень с сидящими. Не успев ничего понять, Шандыба по инерции сделал ещё шаг вперёд – и понял, что уменьшился ещё немного. Нет! – пискнул Шпак. Он тянул Шандыбу назад. А Шандыба вдруг упёрся. Что-то неведомое, страшное, но невыносимо притягательное оказалось вдруг там, под столом, у правой дальней ножки, его невозможно было отсюда рассмотреть, но – страшно хотелось. Он шагнул ещё и ещё раз, волоча Шпака за собой, и тот уже тоненько, по-котёночьи, ныл: не-е-ет!
Большие вогнутые лица нависли сверху. На лицах угадывалось опрокинутое любопытство.
Было без десяти одиннадцать.
– Очень неплохо, Костя, очень неплохо, – сказал Николай Степанович. – Однако нам пора.
Ещё раз скользнув взглядом по застывшим на четвереньках бандитам, все направились к лифту.
Лифт был битком набит голыми немцами. Они радостно высыпали из кабинки и тяжёлой першероньей рысцой устремились по направлению к пляжу, приплясывая на успевшей разогреться плитке дорожек. Более этически продвинутые шли по траве.
Вероятно, проснулось наконец и решило предъявить себя миру тайное общество адамитов.
– Я предлагаю… – начал было Николай Степанович, входя вслед за Аннушкой в лифт – и тут грохотнуло в первый раз.
Было без пяти одиннадцать.
3
Жизнь параноика опасна и одинока, потому что, если его на самом деле преследуют, он может рассчитывать только на себя.
– Что