Легенда о Людовике. Юлия Остапенко
боя на мечах, мэтр Дюшуа, был здесь и стоял в стороне, и в лице его Бланке почудились чувства, сродни с её собственным: раздражённая снисходительность к младшему из мальчиков, молчаливая гордость старшего. Бланка знала, отчего так: ведь глядела она на своих сыновей не только как мать, но и как наставница, коей надлежало научить их биться за корону Капетов так же, как мэтр Дюшуа учил их драться за собственную жизнь.
Она постояла в галерее ещё немного, а потом пошла дальше, чувствуя, как недолгое созерцание сыновей вернуло в её сердце покой и остудило пылающую голову. Всё, что случилось в Ситэ, казалось сном. Но не тягучим липким кошмаром, как когда она стояла там перед всеми этими мужчинами, готовая к казни, – нет, нынешний сон был приятным и восхитительным, слишком хорошим, чтоб оказаться правдой. Но это была правда. Завтра Бланка сама созовёт пэров, и они явятся – каждый из них, и никто не посмеет подать голос против её законного права.
В своих покоях Бланка немедля заперлась, велев никого к себе не пускать, и, упав в постель, уснула крепким сном человека, целый день проведшего в тяжком утомительном труде. Когда она проснулась, солнце уже село и сумерки за ставнями медленно стекали в ночь. Встав, Бланка потребовала воду для умывания, а потом, поразив своих дам, велела унести белые вдовьи одежды и принести синие с королевскими лилиями. То был первый день со времени смерти её мужа три года назад, когда она решила снять траур. Ныне она переставала скорбеть – и начинала править, править сполна, так, как было завещано её супругом.
Она как раз закончила туалет, когда ей доложили, что король здесь и желает видеть её. Бланка слегка улыбнулась – Луи тяжело усваивал принятые при дворе правила этикета, но она не сдавалась, и понемногу её мальчик учился повелевать. Она попросила передать его величеству, что сей же час явится на его зов, и потратила ещё одну минуту, чтобы оглядеть своё отражение в до блеску начищенной медной пластине. Странно, что ей захотелось этого именно теперь, ведь в последние три года ей было по большей части всё равно, как она выглядит. Отражение, впрочем, польстило ей, показав стройную и красивую, нестарую ещё женщину с глазами, ярко горящими на открытом лице. «Такова Кастильянка, что побеждает», – подумала Бланка и, улыбнувшись снова, вышла в приёмные покои к своему сыну.
Людовик был в той самой одежде, в которой она видела его днём во дворе. Нагрудник он снял, но на руках и ногах оставались стальные пластины. Это удивило Бланку, ибо означало, что сын её так спешил, что бросил разоблачаться, хотя прежде никогда не являлся к своей матери в доспехах. Когда она вошла, он стоял у камина вполоборота к ней, опершись предплечьем о верхнюю решётку, и глядел на огонь, всматриваясь в него с почти что болезненным, зримым напряжением, так, будто отчаянно пытался увидеть что-то вполне вещественное. Бланка сделала несколько шагов, и шелковые складки её платья зашелестели. Она три года не носила шелка, и звук этот, видимо, поразил Луи, заставив его вздрогнуть и выпрямиться, оборачиваясь