Без единого свидетеля. Элизабет Джордж
он не знает, как это делается, но должен научиться. Эта дверь была для него не единственной, в самых разных областях жизни могут случиться перемены. Вот о чем думал Нката, когда, попрощавшись с ним, Барб Хейверс отправилась домой.
Перед тем как самому покинуть Ярд, он еще раз взглянул на фотографии мертвых подростков. Нката смотрел на них и думал, как же юны они были, невыносимо юны, и думал еще о том, что из-за цвета их кожи у него появились обязательства, которые распространяются много дальше, чем просто предание убийцы правосудию.
На подземной автостоянке он забрался в «эскорт» и просидел несколько минут, размышляя об этих обязательствах и о том, к чему они приводят. Нужно было действовать, постоянно сталкиваясь лицом к лицу со страхами. Он даже хотел стукнуть себя за то, что испытывает страх. Ему уже двадцать девять лет, господи. Он – офицер полиции.
Служба в полиции – одна из тех профессий, которые не созданы для того, чтобы производить впечатление на окружающих. И все же… Он – полицейский, и тут уж ничего не поделаешь. А кроме того, он мужчина и должен вести себя по-мужски.
Глубоко вздохнув, Нката наконец тронулся с места. Он выбрал дорогу, ведущую через реку в Южный Лондон. Но вместо того чтобы направиться прямо к дому, он объехал кирпичный панцирь площади Овал и двинулся по Кеннингтон-роуд в сторону станции Кеннингтон.
Неподалеку от входа в подземку он нашел место, где можно было оставить машину. У уличного лоточника он купил свежий выпуск «Ивнинг стандард», надеясь набраться мужества перед поворотом на Браганза-стрит.
В конце этой улицы посреди неухоженной стоянки высилась коробка Арнольд-хауса – часть жилого массива Доддингтон-гроув. Напротив здания располагался садоводческий центр, огороженный металлической сеткой. К этому-то ограждению и прислонился Нката, засунув под мышку свернутую трубкой газету и направив взгляд на крытый переход четвертого этажа, ведущий к пятой квартире слева.
Перейти улицу и стоянку не составило бы большого труда. Попасть в лифт тоже было бы легко, потому что, как хорошо знал Нката, домофон ломали чаще, чем чинили. Так неужели это так уж сложно: пройти несколько десятков ярдов, открыть дверь, нажать кнопку и сделать несколько шагов до квартиры? Тем более что у него есть повод. В Лондоне погибают мальчишки, мальчишки смешанной расы, а в квартире на четвертом этаже живет Дэниел Эдвардс, белый отец которого был мертв, а вот темнокожая мать в высшей степени жива. Именно в ней-то и заключалась проблема. В Ясмин Эдвардс.
«Бывшая заключенная, сокровище мое? – переспросила бы мать, если бы ему когда-нибудь хватило смелости рассказать о Ясмин. – Бога ради, опомнись. О чем ты вообще думаешь?»
Хотя на такой вопрос ответить легко: «Думаю о коже Ясмин, мама, и том, какая она красивая в свете настольной лампы. Думаю о ее ножках, которые обвивают возбужденного мужчину. Думаю о ее губах и округлостях ягодиц и о том, как вздымается ее грудь, когда Ясмин сердится. Она высокая, мама. Высокая, как