Избранное. Григорий Горин
страшно… закажет при мне лапшу и начнет ее кушать?
– Зачем же она непременно лапшу станет кушать, Алексис? – чуть не подавилась тетушка. – Да хоть бы и лапшу… Ну что тут плохого?
– Нет, миль пардон, Федосья Ивановна! Не об этом я грежу в часы уединения…
– Знаю, о ком ты грезишь! – сказала Федосья Ивановна и обиженно поджала губы. – Срам один! Перед людьми стыдно…
– Это вы… о ком? – настороженно спросил Федяшев.
– О ком? О БАБЕ КАМЕННОЙ, вот о ком!.. Тьфу! – Тетушка даже сплюнула. – Уж вся дворня смеется!
– О боже! – в отчаянии воскликнул Федяшев, и его лицо исказила гримаса страдания. – За мной шпионят? Какая низость… – Он схватил шляпу и стремглав выбежал…
В деревенском пруду старый кузнец Степан вместе с дворовой девкой Фимкой ловили сетью карасей. Завидев молодого барина, оставили на время свое занятие, склонились в поклоне.
Федяшев, не обратив на них внимания, быстро прошел мимо.
– Опять с барином ипохондрия сделалась, – сказала Фимка, с сожалением глядя в сторону промчавшегося Федяшева.
– Пора, – сказал Степан. – Ипохондрия всегда на закате делается.
– Отчего же на закате, Степан Степанович?
– От глупых сомнений, – подумав, объяснил Степан. – Глядит человек на солнышко, и начинают его сомнения раздирать: взойдет оно завтра или не взойдет? Ты, Фимка, поди, о сем и не помышляла никогда.
– Когда тут! – кивнула Фимка. – Бегаешь целый день, мотаешься… потом только глаза закроешь – а уж солнце взошло.
– Вот посему тебе ипохондрия и недоступна. Как говорили латиняне: квод лицет йови, нон лицет бови – доступное Юпитеру недоступно быку.
Фимке очень понравилось изречение, и она восхищенно улыбнулась:
– И давно я спросить хотела вас, Степан Степанович… Откуда из вас латынь эта выскакивает? Сами-то вы вроде не из латинцев.
– От барина набрался, – вздохнул Степан. – Старый барин повелел всем мужикам латынь изучить и на ей с им изъясняться. Я, говорит, не желаю ваше невежество слушать… Я, говорит, желаю думать, что я сейчас в Древнем Риме… Вот так! Большой просветитель был! Порол нещадно! Аут нигель, аут Цезарь! Во как!
– Красиво! – согласилась Фимка. – А как у их, у латинцев, к примеру, «любовь» обозначается?
– «Любовь», Фимка, у их слово «амор»! И глазами так зыркнуть… У-ух! – Степан показал, как надо зыркать глазами.
Федяшев, естественно, не слышал этого разговора. Он шел тенистой аллеей парка, где справа и слева белели старинные скульптуры, выполненные в греческом стиле. Мраморные лица с выпуклыми белыми глазами уставились на Алексея Алексеевича, усиливая приступ ипохондрии.
Федяшев дошел в самый конец аллеи, где в лучах заходящего солнца перед ним предстала скульптура молодой женщины в древнегреческой тунике.
Федяшев посмотрел на скульптуру нежным, влюбленным взглядом.
Женщина и вправду была необычайно хороша: изящная фигурка, маленькая головка с тонкими чертами лица, странный всплеск рук: левую женщина