Гражданская война в России. За правду до смерти. Василий Галин
могли не понимать, что силы, поддерживавшие здание старой государственности, уничтожены до основания, и что возможностей восстановить эти силы не имелось ни каких. Победа для красных была средством, для белых – целью, и притом единственной, а потому и можно совершенно безошибочно ответить на вопрос, что было бы, если бы они эту победу одержали. В стране появились бы бесчисленные организации, борющиеся между собой за кандидатов на престол, за Советы без большевиков, за Учредительное собрание и демократический режим и еще за многое другое[26]. Хозяйничали бы всякие разные батьки Махно, атаманы Семеновы, Петлюры и просто разбойничьи банды. Все это, прикрываясь высокими лозунгами, грабило бы население, разрушало бы города, сметало артиллерийским огнем целые деревни, насиловало женщин, распространяло бы сыпной тиф и внесло невероятную разруху. И страна представляла бы небывалую по эффекту и ужасу картину смерти нации»{485}.
Очевидно, в этом отдавали себе отчет и сами либерально-демократические идеологи белого движения. Этот факт отражали их идеи, появившиеся в то время, когда едва только возник мираж скорой победы: «Когда Деникин продвигался к Москве, в правых омских кругах… ярко выявилось пристрастие к диктатуре… нетерпимость даже к умеренным социалистическим партиям, – вспоминал Гинс. – Кадетский Национальный центр устами газеты “Русское дело” твердил только одно: “Диктатура, без всяких ограничений, без всяких перспектив”… «Партия народной свободы, – утверждал Устрялов, – относилась и относится отрицательно к идее законосовещательного и законодательного органа, ибо это ослабит, а не усилит диктатуру. Наша точка зрения заключается в необходимости укрепления диктатуры… Наш девиз не только “диктатор-освободитель”, но и “диктатор-устроитель”»{486}.
Лозунг «непредрешенчества», признавал белый ген. Н. Головин, был обманом: уже «“корниловская программа” стояла на “непредрешенческой” точке зрения. Учредительное собрание почиталось “единственным хозяином земли русской”, только оно может “выработать основные законы русской конституции и окончательно сконструировать государственный строй”. Однако весь тон и редакция “Корниловской программы” не оставляют никаких сомнений в затаенном стремлении к диктатуре…»{487} И к этой цели, по словам Головина, стремилась вся Добровольческая армия – «Военная диктатура – вот чего хотела рядовая среда добровольцев»{488}.
И в этом не было ничего необычного, ведь формально диктатура является объективно необходимой формой власти в кризисных условиях. Прогрессивный или регрессивный характер власти определяется не столько формой, сколько ее идеями и целями: во имя чего, ради достижения каких целей осуществляется радикальная мобилизация власти? Что могли ответить на этот вопрос лидеры белого движения?
Практически ничего. «Белое движение не провозгласило цели, а его лидеры отказывались говорить о будущем России», – отмечает
На подобный исход указывают и воспоминания вл. князя Александра Михайловича: «русские беженцы 1919-го принадлежали к бесчисленным политическим партиям и ненавидели друг друга много сильнее, нежели большевиков… Никто, кроме плохо информированных американских корреспондентов, не назвал бы ту разношерстную армию просто “белой русской эмиграцией”. Розовые и красноватые, зеленые и белесые, они все ждали, когда падут большевики, чтобы вернуться в Россию и продолжить свою грызню, прерванную Октябрьской революцией…». (
Раупах Р.Р…, с. 283.
Правительственный вестник № 253, октябрь 1919 г. (Гинс Г.К…, с. 544–545)
Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 473–474.
Головин Н.Н. Российская контрреволюция…, т.1, с. 474.