Однолюб. Елена Богатырева
собственно, к вашей супруге, на консультацию, – объяснил Яков Аркадьевич.
Слава перевел взгляд на Стасю, но та уже открыла дверь в их единственную комнату и предложила Якову Аркадьевичу войти.
– Я буду через минуту, – предупредила она. – Осваивайтесь.
– Я понимаю, вам нужно настроиться, – грустно произнес Яков Аркадьевич, усаживаясь в кресло. – Можете не обращать на меня внимания. Тем более что оно мне скоро не понадобится вовсе…
– Это еще что такое? – свистящим шепотом спросил Слава, когда они остались вдвоем. – И где наша дочь?
– Это – ко мне, – твердо сказала Стася. – А наша дочь у своей бабушки.
– Как это?! – Славиному возмущению не было предела. – Ты хочешь сказать, у моей сестрицы? То есть у своей тети?
– Она теперь еще и бабушка, – отрезала Стася, – и может посидеть с внучкой или с племянницей, пока я работаю.
– Что ты делаешь?
– Работаю. У меня сегодня два приема. Люди позвонили вчера, очень просили принять.
– А-а-а, – простонал Слава. – Докатились. Это все газель полоумная, вот откуда ветер дует! Стало быть, ты собираешься дурачить народ? – Последние слова он произнес нарочито громко. Хоть и получилось петушиным фальцетом, но он был рад: пускай и Яков Аркадьевич послушает.
– Я не дурачу, – обиженно сказала Стася. – Это мое призвание!
– Дай-ка я пощупаю твой лоб! Странно, температура вроде нормальная, а такой бред несешь. В общем, так: я немедленно еду за Леночкой, а когда вернусь, надеюсь это шапито уже закончится. Если это и призвание, то оно совершенно дурацкое!
И Слава вышел, хлопнув дверью.
Глава 3. Дело №7635
По дороге в офис Петр предпринял попытку взять себя в руки или по крайней мере унять дрожь, бившую его с тех пор, как он обнаружил исчезновение Людмилы. Войдя в кабинет, он отменил все встречи, назначенные на вечер. Настроение у него было чуть приподнятое и чуть торжественное. Такое состояние он помнил с детства – когда заболеваешь, все вдруг представляется немного ярче, чем обычно, каждая мелочь приобретает смысл, и самое противное – так становится жалко себя, хоть плачь. Эти детские слезы в подушку он, став подростком, вспоминал с негодованием. Но чувство жалости к себе – стало с тех пор безошибочным симптомом надвигающейся болезни. Даже если температура еще не поднялась выше тридцати шести и шести, он мог поспорить – болезнь взяла его в плен, она уже в нем.
Странно, но и теперь он чувствовал себя почти так же, как обычно перед болезнью. Но к этому чувству примешивалась еще и какая-то болезненная, натягивающая нервы как струны, радость, бодрящая, пьянящая. Много лет он не испытывал такого наплыва чувств. Острые ощущения – кажется, так это называют обычные люди.
Петр сгреб все инструкции со стола и достал задвинутое в самый дальний угол ящика дело Людмилы. Может быть, хоть здесь найдется зацепка.