Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой. Инна Лиснянская
маленький, – цвел и сиял. ‹…› Очень я огорчилась, что нет от тебя письма. На что папа сказал: «Зато в прошлый раз мне не было письма». А я: «Леночка мне ответила на десять моих вопросов по всем пунктам». Папа сказал, что ты ему прислала носки и кофе, и тоже был очень доволен. Детский сад – скажу тебе, хотя, правда, в очень непростой жизни – дороговизне. Сильная рифма!
Позавчера у нас был один Джон[117] с женой Кэрол. Фамилию забыла. Он увидел на полке твои фотографии и сказал: «Очень, очень знакомое и красивое лицо». Это – моя дочь. Во-первых, писательница Елена Макарова. – Да, да, сказал он, я слышал, что есть такая хорошая писательница. Но почему-то мне очень знакомо ее лицо. Тогда его жена, которой он переводил на английский, подошла к полке, и я, из ее восхищенного предложения по-английски, поняла только одно слово: «Терезин»! Ну и разговорились. Они тебя, оказывается, видели по телевизору в Америке[118]. ‹…› Они почему-то в подарок нам привезли штук 50 одноразовых шприцев. М.б., думают, что я наркоманка? Шучу. Знают – все дефицит. ‹…›
75. Е. Макарова – И. Лиснянской
Март 1992
Дорогая мамочка! Пишу тебе из самолета. Он еще не взлетел, но уже можно сидеть спокойно, без надобности немедля что-то делать. В ушах – Шопен. Теперь – Равель.
В последние дни я отправила вам всякие вещи с Гас[119]. Она позвонит скоро. Сегодня мы улетели – она в Москву, я – в Амстердам. Очень странно.
‹…› Манька вдруг стала самозабвенно танцевать. Так похоже на тебя! Она вообще очень трогательная, вдохновенная девочка.
Везу 100 рисунков, из них 40 Манькиных. Хочу показать всех детишек как можно лучше. Самолет разгоняется, сейчас встанет на стартовую площадку, взлетит, и можно будет курить, – я купила себе хорошие сигареты.
‹…› Летим. Здесь это так ловко, совершенно не ощущаешь взлета. Сейчас будут давать напитки, потом ужин, и я лягу спать – 4 часа лету – прилетим в Амстердам в час ночи, и еще час до Роттердама, так что надо ловить мгновенье. ‹…›
Иногда так жаль, что у меня не 4–5 детей, я бы с легкостью с ними справилась. Я знаю, что у меня есть, правда же, особый дар общения с детьми, потому Маня и Федя, в принципе, счастливые дети, они, при моей занятости, знают, что я всегда смогу понять их. Думаю, они этим защищены. Я никогда не раздражаюсь на них, они знают, что я рядом, даже если нахожусь в другом городе.
‹…› Два года в Израиле – это много и мало. На иврите я могу все еще читать одни вывески да говорить через пень-колоду, никакой Танах мне не доступен. Внедрение в Израильскую действительность идет обводными путями. Наверное, стара я для полного погружения.
Кончился ужин. Крабы, курица и т. д. Близимся к Югославии. Я засыпаю.
‹…› Мамуля, мы уже садимся. Похоже, за бортом жуткий ветер и дождь. Самолет болтает. Если будет холодно там, – не разгуляешься, в тех краях сейчас еще холод. Вот от чего я отвыкла, переношу его хуже, чем жару.
Мамуля, я смотрю, как складывается жизнь, – интересно, столько перемещений и событий, –
Речь идет о Стивене Дине, авторе неопубликованной рукописи о Терезине.
Тут мама что-то напутала. Не помню, чтобы я выступала в Америке по телевидению.
Гас – Галина Ельшевская.