Тихий океан… лишь называется тихим. Александр Васильевич Дёмышев
в конце концов?
– Прошлой весной намылился Григорий в Москву. Парад Победы посмотреть хотел, а может, надеялся с кем-то из ветеранов встретиться? На вокзале столичном милиционер попросил документ, а у того – лишь новая справка об освобождении. Так и не пустили его в Москву, обратно отправили.
– Ну и?
– Вскорости после того и нашли Гришу в петле… До сих пор неизвестно, что тогда произошло. Но я Булатова знал; сам на себя руки наложить он не мог! Да. И вот ещё. В тот день возле дома Гришиного, а после на проходной завода, где он работал, двое подозрительных типов крутились. Не местные, в штатском. Вот и понимай, как знаешь…
Егор шёл по душным улицам, не чуя ног. Во рту пересохло, капельки пота струились по вискам. Стояла ясная погода, но перед глазами Егора плыл туман. «Ну, как ко всему этому отнестись? И что мне с этим делать?»
***
На кладбище холодно и пусто. Ни одной живой души, кроме раннего посетителя. Пожилой мужчина одиноко мёрзнет у солидно обустроенной могилы.* Декабрьский ветер треплет в сумерках мех капюшона. «Всё же в Слободском не всегда жарко!»
[*Примечание: на это почётное место – прямо у входа на городское кладбище прах героя был торжественно перезахоронен в декабре 2004 года; тогда же отпели Григория с благословения митрополита Вятского и Слободского Хрисанфа как мученика и убиенного. В церемонии погребения участвовали первые лица области; вскоре над могилой выросла памятная стела. Сейчас в центре кировского парка Победы установлен памятник Булатову в полный рост. В родном же городе Слободском его именем названа кривая и ухабистая – такая же, как и жизнь самого Григория – улочка.]
Егор Наумович размышляет: мог ли он что-то изменить тогда, в 1972-м? Задержись он на денёк, расспроси подробности… Нет, не стоит себя обманывать, он не был тогда готов воспринять правду. А главное – он не был готов передать правду другим. Руки журналиста дрожат – наверное, от холода. И дрожащим голосом он шепчет:
– Да, Григорий Петрович, Победа вознесла тебя так высоко – на крышу Рейхстага; весь мир лежал под твоими ногами. А жизнь опустила так низко, что под чужие ноги угодила твоя распахнутая, израненная душа. Обнажая душу, ты рассказывал людям о счастливейшем мгновении жизни: как стоял над поверженной Германией, подняв красное знамя Победы. Как кричал, улыбаясь: «Ну как, всем ли видно?»… А тебе не верили… Ты прости мне моё равнодушие; в том числе и по моей вине судьба твоя так сложилась. Всех нас, своих земляков, прости…
Стрелки на циферблате показывают десятый час. Морозит, и день будет ясным. Выглянувшее из-за елей солнце слепит. Но не только от яркого света слезятся глаза. Егор Наумович трёт их, надевает очки и долго вглядывается в рисунок на памятной стеле. Молоденький курносый солдатик в пилотке на фоне поверженного Рейхстага – и надпись: «Булатов Григорий Петрович 16.11.1925 – 19.04.1973» и чуть ниже: «Вечная слава герою».
Мёрзлые губы шепчут над могилой:
– Да, Гриша, теперь видно всем!
Киров,