Молитва за отца Прохора. Мича Милованович
меня от неминуемой смерти.
Мы продолжали двигаться на запад, к нашему многострадальному Отечеству. Но очень быстро нас задержали жандармы и, обнаружив, что находится в наших мешках, обвинили нас в том, что это головы убитых нами болгар. Нам не помогли уверения, что это головы наших погибших друзей. Оставалось только сослаться на отца Иоаникия, и нас доставили обратно в монастырь. Тот богоугодный человек рассердился на жандармов и подтвердил, что головы действительно принадлежат сербским военнопленным. Тем самым он оградил нас от новых мучений, и мы вновь отправились в путь.
Болгарская земля показала нам два своих противоположных лица: одно кровожадное и бесчеловечное, а другое – благородное, полное человеческого тепла. Одно обрекало нас на страдания, другое залечивало наши раны и сопереживало нам. До Софии мы шли еще целую неделю. И, собрав всю решимость, вошли в город, безмерно рискуя. Мы хотели поклониться мощам короля Милутина, покоящимся в величественном храме Святого Воскресенья. Этого сербского монарха болгары веками прославляют осенью, в День святого короля. Мы вошли в пустынный собор, священник показал нам киот, покрытый бархатом цвета гнилой вишни. Мы зажгли свечи и в тишине оказали почести сербскому королю, основавшему сорок церквей и монастырей.
Выйдя наружу, мы продолжили свой путь. На полпути от Софии до Сливницы Глигорие всерьез занемог. Его мучили страшные боли в животе, все время рвало. Пришлось остановиться в ближайшем доме, где он и умер к концу дня. С помощью местных жителей я похоронил его на сельском кладбище, прочитав заупокойную молитву над его телом. Было это вблизи городка Петрч.
Да. И его голову я взял с собой в Сербию. Так и остался из нас пятерых лишь один я, грешный Йован. Болезнь и меня сотрясала, но все же я продолжал идти. Сербскую границу я пересек у Цариброда, позднее переименованного в Димитровград. Было это 13 января 1918 года, накануне праздника святого Саввы, все еще по старому стилю.
Перед тем как ступить на родную землю, я выложил на придорожный камень все четыре головы. Голова Милойко была в наихудшем состоянии, и я вставил свечу в отверстие, где когда-то был его глаз. Воздел руки к небесам и возблагодарил Господа, что живым вернул меня на Родину, чтобы я мог свидетельствовать о перенесенных страданиях. На этот каменный алтарь я установил и распятие, полученное от отца Иоаникия. Положил и иконку Введения во храм Пресвятой Богородицы, и свой крест, прошедший со мной путь на Голгофу.
Здесь, на заснеженных сербских просторах под властью иноземцев, я прочитал поминальную молитву за всех, кто погиб мученической смертью, не дожил до возвращения на родную землю, чьи кости рассеяны по чужим полям или покоятся на дне синего моря. Пока я произносил слова молитвы, мой голос дрожал от слез, струившихся по лицу. Я перечислил имена, которые смог вспомнить, помолился Господу за упокой души Янко, Градимира, Жарко, Илии, Тодора, Михайло, Драгована, Драгомира, Немани, Станка, Обрада, Богосава, Радоицы, Милойко, Глигория. Моя молитва была