Аспазия. Роберт Гамерлинг
враждебным взглядом. Дальше, посреди дороги стоял в глубокой задумчивости молодой человек, казалось он забыл весь окружавший его мир и думал о том, где бы найти новый. У него были довольно приятные, но странные черты лица, взгляд был устремлен в землю.
– Это один из моих учеников, – сказал Фидий, ударяя по плечу задумавшегося молодого человека, чтобы обратить на себя его внимание, – хороший, но удивительный юноша: один день он работает усердно, а на следующий исчезает не известно куда. Стоять так, погруженным в задумчивость, его любимое занятие.
Недалеко от этого юноши лежал на земле калека-нищий, с неприятным, злым выражением лица. Сострадательный Перикл бросил ему монету, но нищий в ответ, казалось, пробормотал какую-то брань. На следующем повороте дороги их взорам открылся Акрополь и изображение Афины-Паллады ярко засверкало в лучах вечернего солнца. Ясно была видна ее покрытая шлемом голова, поднятое копье и большой щит, на который она опиралась левой рукой. На склоне горы сверкала ослепительным блеском золотая голова Горгоны, помещенная туда одним богатым афинянином.
С этой минуты, скульптор, оживился, не спуская взгляда с Акрополя, тогда как Перикл лениво следовал за ним; казалось, что изображение богини странно возбуждало Фидия.
Теперь, когда перед ним появился Акрополь, он весь преобразился и с таким выражением глядел на сверкающую вершину горы, что Перикл спросил:
– Скажи, почему ты так странно и задумчиво смотришь на вершину Акрополя, или тебя так волнует вид твоей богини?
– Знаешь, – ответил Фидий, – потрясающая копьем богиня с некоторого времени заменилась в моей душе образом Афины-Паллады мира, которая уже не сражается, а успокоившись, с победоносным видом своим сверкающим щитом с головой Горгоны превращает в камень тайных злодеев. Когда я теперь смотрю на вершину Акрополя, то вижу там, воздвигнутый в моем воображении новый образ, и мысленно строю там роскошный храм… Но не бойся, Перикл, я не стану просить у тебя золота для этой Афины-Паллады мира и мрамора для ее храма, нет я строю и ваяю только в воображении.
– Таковы вы все скульпторы и поэты, – сказал Перикл, почти оскорбленный насмешливыми словами друга, – вы забываете, что прежде всего надо думать о благоденствии народа, что искусство может развиваться только в богатом, могущественном государстве.
Фидий был уязвлен и бросил мрачный взгляд на Перикла, но тот встретил его взгляд примирительной улыбкой и продолжал, взяв друга за руку:
– Неужели ты знаешь меня так мало, что можешь серьезно считать врагом божественного искусства ваяния и всего прекрасного?
– Я знаю, что ты покровитель всего прекрасного, один взгляд прекрасной Хризиллы… – саркастически улыбнулся Фидий.
– Не одно это, – поспешно перебил Перикл и продолжал более серьезным тоном, – поверь мне, друг, что когда заботы подавляют меня, когда меня раздражают всевозможные препятствия, когда огорченный я возвращаюсь из собрания и задумчиво иду по улице,