Повести. Виктор Житинкин
из закрытых дверей, где он, интуитивно, почувствовал присутствие солдата:
– Дружище, мы уходим, следи за порядком. Да! Еще прошу, не оставляй в душе обиды на меня. Будь настоящим бойцом.
За дверью послышалось сопенье и возня. Дверь открылась, в проеме стоял солдат – дневальный, одетый по полной уставной форме и, даже, в пилотке. Он отдал честь офицерам, сказав:
– До свидания! Успехов вам!
Николаев оторопел и прошептал:
– Ну вот. Что я слышу! Слова не отрока, но мужа! Спасибо, солдат!
– А вы, если что, приходите переночевать. Мне командир приказал, чтобы всех, кто с предписанием в новую часть прибудет, я размещал в нашей гостинице и обеспечивал всем, даже туалетными принадлежностями, – подумав, он вздохнул. – Говорят, что очень трудное задание у вас будет.
Последние слова его глубоко засели в сердцах и умах приумолкших офицеров.
Парикмахерскую нашли быстро, она оказалась недалеко от зеленого забора войсковой части. Брадобрей был один, поэтому пришлось по очереди входить в маленькую, но уютную парикмахерскую, остальные оставались снаружи. Обслуженный офицер выходил из помещения распаренный, с розовым оттенком лица, блестел, как «начищенный сапог» и улыбался, довольный собой и всем миром.
И до вокзала идти, чтобы перекусить, не пришлось. Буквально через квартал в глаза бросилась размашистая вывеска «Гастштедте Штадт N». Было еще утро, гастштедт только открывался и проветривался от густой сигарной и пивной вони. Помещение, куда вошли офицеры, даже проветренное, источало такой крепкий дух, что перехватило дыхание, тем более что все четверо были некурящими.
– Может, что получше поищем? – предложил Астахов.
Однако, знатоки гастштедтов, братья Николаевы, в один голос заявили:
– Ты думаешь, в других не так же? Все они одним миром мазаны! С вечера до глубокой ночи, Гансы смолят наперегонки свои сигары, да ведрами пиво цедят. Тут все стены насквозь пропитаны никотином и алкоголем. Думаем, что идти и искать еще чего-то не стоит. Принюхаемся. Это – один запах. Он безвреден.
Действительно, через некоторое время дышать стало легче, а когда опрокинули по стопке водки, запив ее пивом, все запахи вдруг пропали, и жизнь стала интереснее и светлее.
Стало интересовать буквально все: старинные столы и стулья, сделанные из массивного дерева; охотничьи трофеи, развешанные под потолком в два ряда, картинки на стенах, нарисованные детской рукой и даже сама хозяйка гастштедта, женщина, лет сорока, не то, чтобы красивая, но обаятельная и добрая.
Задорные искорки сверкнули в глазах Виталия Николаева. Он подошел к стойке, за которой копошилась обаятельная хозяйка гастштедта, и, часто моргая и хлопая длинными черными ресницами, стал о чем-то тихо, но вдохновенно говорить ей. Выражение лица женщины стало меняться прямо на глазах. Пяти минут хватило на то, чтобы она, из неприступной и принципиальной, превратилась в добрую и сочувствующую.
– О чем болтали? – допивая