Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая. Станислав Владимирович Далецкий
дремы, снова с умилением смотрел на жену и дочку, которая, причмокивая, жадно сосала грудь матери, насытившись, она вытолкнула сосок из ротика и снова забылась спокойным сытым сном, совершенно не интересуясь мужчиной, что лежал рядом с её матерью и наблюдал за кормлением.
Моя Анечка сейчас подобна деве Марии, кормящей Христа, как это рисовали многие художники в Средние века, – думал Иван Петрович, нежась в утренней полудреме.
Анна положила дочку в зыбку и снова прижалась сбоку к мужу, обняв его руками и положив голову на грудь.
– Почему дочка в зыбке, словно крестьянка? – спросил Иван Петрович, – надо заказать ей кроватку деревянную.
– Вон кроватка стоит в углу, ты вчера не заметил впотьмах, – возразила Анна, а в зыбке мне удобнее: чуть дочка запищит, я тотчас покачаю рукой, даже вставать с кровати мне не надо. Бывает, привяжу веревочку к зыбке и ноге и машинально покачиваю дочку во сне. Поначалу я совсем не спала и ходила как сонная муха, а сейчас приноровилась вполне, так что время свободного у меня хватит и на тебя, – раскрасневшись от воспоминаний о прошедшей ночи, объяснила Анечка мужу, еще плотнее прижавшись к нему горячим женским телом, чувствуя, как страстное желание мужа сладкой волною накатывает на нее от головы вниз к сокровенному местечку.
Почувствовав желание жены, Иван Петрович тотчас ощутил готовность повторить вчерашнюю близость с Анечкой, ласково поглаживая упругие изгибы женского тела, но их намерения прервал голос Евдокии Платоновны, которая позвала молодых к завтраку:
– Хватит валяться, – ворчала тёща, – пора Анечке завтракать, иначе внучка моя останется без молочка материнского. Я сварила овсяную кашу на молоке: для кормилицы нет лучше средства, чтобы было много молока для ребенка. И зятьку моему не помешает подкрепиться, небось отощал за дальнюю дорогу к дому. Вставайте, лежебоки, я блинов испекла – попал зять к тёще на блины, – ласково приговаривала тёща, нарочно постукивая ухватом и чугунками на кухне, чтобы молодые не заснули вновь.
– Ладно, Анечка, будем вставать, а богоугодное дело отложим до вечера, небось потерпишь до вечера, не расстроишься? – пошутил Иван Петрович, и, обняв и поцеловав жену, вскочил с кровати. Босым ногам пол показался холодным: тепло от печи выстудилось и в соседней комнате уже хлопотала тёща, растапливая голландскую круглую печь: в зимние холода или ветреную погоду печи приходилось топить дважды в день: утром и вечером, чтобы в доме всегда было тепло, особенно ребенку – не дай бог застудить малютку, в которой Евдокия Платоновна уже души не чаяла, частенько заходя в спальню к дочери и разглядывая девочку одним глазом.
Тёща Иван Петровича ещё в юности окривела на один глаз, который она повредила в лесу, неосторожно наткнувшись на сухой березовый сучок. Из-за этой кривости она засиделась в девках, пока Антон Казимирович не приметил её во время своих поездок по дальним селам, организуя свои купеческие дела. -С лица воду не пить, а спокойный нрав и доброта – залог прочной семейной жизни, – рассудил