Миры под лезвием секиры. Николай Чадович
но потом стало ясно, что двое: снизу дружинник с черным моноклем порохового ожога вокруг залитой кровью глазницы, сверху еще продолжавший дергаться в агонии незнакомый бородач, пробитый пикой насквозь, от подреберья до загривка.
– Как медведь на рогатину напоролся, – задыхаясь, сказал Смыков.
– Касатик ты мой родненький, – дурным голосом запричитала Виолетта. – Да как же тебя так угораздило? Какой же разбойник на тебя руку поднял? Какой же лиходей единственного сыночка у матери отнял? А что я твоим деткам скажу? А как я им в глазоньки гляну?
– Заткнись! – прикрикнул на нее Зяблик.
– Сам заткнись! – немедленно ответила Виолетта, кулаком вытирая слезы. – Кто нас сюда привел? Не ты ли? Кто под пули подставил? А теперь: заткнись! У-у, ирод поганый! Быстро свою докторку сюда зови!
– Какая тебе, к черту, докторка? Готов он – разве не видишь! Мозги из затылка текут!
Наверху хлопнул чердачный люк, а немного погодя донесся сухой, далекий треск выстрела, куда более тихий, чем шум потревоженных им птичьих стай.
– Крышами уходят! – крикнул Смыков. – Трое наверх, остальные к пожарным лестницам! – и проворно юркнул обратно под арку.
– Ой, гибель моя пришла! – опять запричитала Виолетта. – Ой, не полезу я на крышу! Ой, мамочка, что эти изверги вытворяют! Мало им невинной кровушки, так они и меня, горемычную, хотят жизни лишить!
– Во двор беги! – заорал ей на ухо Зяблик. – Смотри за лестницами!
– Тьфу на тебя, проклятый! – Виолетта ловко перезарядила обрез и кинулась вслед за Смыковым.
В суматохе все вроде бы забыли о Леве Цыпфе, но он даже и не подумал остаться вместе с мертвецами в подъезде, а вслед за Зябликом и Толгаем помчался вверх по лестнице, мимо распахнутых дверей давно разграбленных квартир, в которых сквозняк шелестел отставшими от стен обоями.
На крыше гулял ветер, торчали целые заборы вентиляционных труб, а множество переломанных и покосившихся телевизионных антенн напоминали засеку, приготовленную против вражеской конницы. Еще тут обильно произрастал всякий зеленый сор, начиная от лепешек мха и кончая пышными кустами дикого гамаринда.
Двое людей в черных высоких колпаках убегали по грохочущему железу, и деваться им вроде было некуда: справа глухая кирпичная стена с кладкой красным по белому «Миру – мир», слева присевший за трубой дружинник с автоматом, впереди – провал улицы.
Чмыхало и Зяблик стояли недалеко от люка и глядели вслед убегающим. Автоматчик приподнялся и пальнул одиночным выстрелом – скорее для острастки, чем на поражение. На многоэтажную брань Зяблика он ответил жестами: у меня, дескать, всего четыре патрона осталось, особо не разгонишься, самому хотя бы уцелеть.
Те двое скрылись за какой-то башенкой и, едва только Зяблик и Чмыхало подались вслед за ними по гребню крыши, открыли пистолетную стрельбу. Впервые в жизни услышав, как пули чиркают слева и справа от него, Цыпф последовал примеру приятелей – присел на корточки.
– По