Миры под лезвием секиры. Николай Чадович
заглянуть и в зальчик, и в санузел, и в кладовку.
– За бабушку приданое. Она в Лимпопо замуж вышла.
– Приданое жениху дают. Вместе с невестой, – важно сказал Цыпф. – А жениху за невесту – калым.
– Ну, значит, калым… Вот почитайте, – она протянула свернутую в трубку шкуру какого-то некрупного зверька.
– Ого! – удивился Смыков, разворачивая свиток. – Кровью писано. Вроде как с дьяволом договор.
– Это бычьей, а не человеческой, – объяснила девушка, раздув в очаге угли и бросив на них горсть щепок. – Больше-то в Лимпопо писать нечем. Вы вслух читайте.
– «Здравствуй, дорогая внучка Лилечка, – начал Смыков, с напряжением разбирая нечеткие, расплывшиеся на мездре буквы. – Извини, что долго о себе весточки не подавала. Оказии не было. А нынче один хороший человек в ваши края собирается. Он тебе мою записочку передаст, а к ней кое-что в придачу. Так уж, родненькая, повернулась жизнь, что на старости лет я замуж вышла. Супруг мой, хоть и арап некрещеный, но человек незлобивый, хозяйственный. Коров имеет столько, что и не сосчитать. Меня жалеет. Обещал старшей женой назначить. Их у него уже три есть, да все арапки тощие. А здесь ценятся женщины солидные, вроде меня. Если тебе совсем туго придется, перебирайся ко мне. Мы и тебе мужика сосватаем. Может, даже шамана. Будешь тогда каждый день молоко кислое пить да на львиных шкурах полеживать. На том заканчиваю. На коже писать несподручно. Замучилась совсем. Если кого знакомого встретишь, привет передавай. А как меня отыскать, тебе тот человек подробно растолкует. До свидания. Целую крепко. Если вздумаешь к нам податься, аккордеон не забудь. Тут из музыки одни только барабаны. У меня от них голова болит».
– Шустрая бабушка, – сказал Зяблик, хрустя взятой без спроса саранчой. – А сколько же ей годков?
– Пятьдесят шесть, – ответила внучка Лилечка не без гордости. – Но на вид ей меньше дают. Она знаете у меня какая: и плясунья, и певунья, и на все руки мастерица. Как я без нее жить стану, даже и не знаю… А в кого вы стреляли?
– Да есть тут всякие, – неопределенно ответил Смыков.
– Послушай-ка… – человек, хорошо знавший Зяблика, мог определить, что он немного смущен. – Ты тут не замечала таких… с рогами?
– А как же! – Лилечка переставила шипящую сковородку с очага на стол. – Приходил один. Стоял под окном. Страшный такой. Его дядя Тема потом прогнал.
Смыков и Зяблик переглянулись, а Верка толкнула коленом сидевшего с краю Цыпфа.
– Вкусно… – сказал Смыков, тыкая в сковороду щербатой вилкой. – А дядя Тема – он кто? Родня вам?
– Да что вы! – Лилечка села, сложив руки на коленях, круглых, как дыни сорта «колхозница». – Я его почти и не знаю. Он вроде как охраняет меня. Да только я его больше, чем рогатых, боюсь.
– Чего же в нем такого страшного? – Смыков подул на кусок горячей маньки. – Человек как человек, вроде не кусается…
– Ага, а вы в глаза его гляньте! – с жаром возразила Лилечка. – А потом человек никогда такое не сделает, что он может.
– Что же он такое,