Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях. Игумения Феофила (Лепешинская)
на одном километре?
В монашеской семье непременно придется телесно и житейски соприкасаться с теми, кого Бог пошлет, в том-то и премудрость, потому что нельзя спастись в благоустроенном одиночестве. Первые христиане зажглись мгновенно, а нам всё надо наживать, обучаясь, в длительном душевном подвиге. Жалеть издалека – пожалуйста, хоть все человечество – очень просто благоволить и сострадать тем, кто не касается моей свободы. Еще проще дружить по сродству взглядов и увлечений; уже идут разговоры, чтобы и церковные приходы устраивать по интересам, вроде клубов, как на Западе: здесь собирается, к примеру, молодежь, там творческая интеллигенция, отдельно технари, за углом крупные предприниматели, а в храме близ рынка мелкие…
Но для христианина ценно не обоюдное наслаждение взаимопониманием, а духовный рост, внутренняя работа, ограничение самости. К. Леонтьев, который жил среди монахов и сам принял монашество, видел несовершенство и греховность монашеского большинства, но понимал, что и среднего уровня в монашестве не легко достичь, а очень трудно; со стороны заметно дурное и слабое, Бог же видит все тайные усилия ради исполнения заповеди, все болезненные внутренние жертвы и самых слабых подвижников, и самых грубых людей{88}, и Он силен, порой неожиданно, соединить несоединимое.
Иногда отчетливо понимаешь: если б не Божие благоволение, критическая масса наших самолюбий, нетерпений, нервов и обид мгновенно разнесла бы любой монастырь вдребезги: первое сопрано опоздала, регент в раздражении одергивает всех подряд, альты мстят яростным молчанием, цепная реакция ползет дальше, трапезница швыряет тарелку под ноги келаря, келарь срывается на крик, кухарка убегает плакать, у вышивальщиц дрожат руки, художницы не в силах сесть за работу, до хаоса рукой подать… Никто уже не помнит, с чего началось, смятение охватывает всех. И вдруг внезапно шторм прекращается, все падают на колени, предупреждая намерение игумении наказать виновных: «Опять рот мне затыкаете вашим простите…» Продолжительное жительство в монастыре, сказал незабвенный святитель Игнатий, приносит нам хотя тот плод, что мы начинаем зреть немощи наши и всё упование наше возлагать не на себя, но на Искупителя нашего{89}.
Как заметил классик, счастливые семьи счастливы одинаково, а несчастные несчастливы по-своему; единство иногда подвергается, по нашим грехам, искажению, порче: скажем, когда некоторые равнее и пользуются привилегиями: роскошно меблированные игуменские апартаменты, прислуга{90}, отдельное изысканное питание{91}, одежды из дорогих тканей{92}, заграничные путешествия и т. п.
Но и при болезни, недуге, ущербе организм монастырский все-таки остается, благодарение Богу, живым, сохраняя надежду на выздоровление. Совместное пребывание в любви, единомыслии и экономическом единстве (по-гречески «киновия») остается самым благоприятным условием для воспитания человеческого и церковного сознания.
88
К. Леонтьев. Записки отшельника. М., 2004. С. 132–133.
89
Свт. Игнатий (Брянчанинов). Письма о подвижнической жизни. М., 1995. С. 59.
90
Заводят келейников (келейниц), иногда по двое-трое, которые даже исподнее стирают начальству! Понятно, ориентируются на более раннее время, XIX век – тогда окончательно устоялся никем уже не оспариваемый обычай принимать в монастыри с солидным денежным взносом, а которые без взноса, т. е. бедные, обрекались работать для пропитания и услуживать богатым. Еще Иван Грозный возмущался, что в монастырях бояре не состригают боярства, а холопы не преодолевают холопства. Такой вариант христианского равенства и братства совершенно невозможно вообразить в древнем монашестве. Благообразные на поверхностный взгляд времена не случайно завершились чудовищной, в первую очередь для монастырей, катастрофой.
91
Питание в монастыре напрямую зависит от того, посещает ли настоятель(ница) общую трапезу. Велик соблазн как бы по уважительной причине – больной желудок, сердце, печень – сделать для себя исключение в смысле деликатесов, которых
92
На московском подворье Троице-Сергиевой Лавры в лавке вывешены очень качественные черные ткани, завезенные из Австрии, Бельгии, Франции и даже Австралии – от 500 рублей и выше за метр.
В обычных магазинах приходится покупать синтетику, тоже, впрочем, не так дешево: по 180–200 рублей. Нужна еще, за отсутствием в продаже штапеля, тонкая шерсть на мантии, шифон на наметки, кожаные пояса (от 300 рублей)… Откуда же быть