Царствие Хаоса (сборник). Сборник
обойдусь без ультрафиолета, лишь бы Никки было комфортно. – Я вернулась, детка.
– Я здесь, мам, – раздался голос Никки из дальнего угла фургона, куда не проникал солнечный свет. В голосе появилась какая-то смазанность, словно губы уже не справлялись с артикуляцией. Я перестала заглядывать ей в рот на третий день, когда увидела, как плесень превращает коренные зубы в серую труху.
Тем не менее я до сих пор не заразилась.
Это только плесень размягчает, горе делает нас тверже.
– Куда я денусь?
– Прости, прости.
При мысли о том, что я должна шагнуть в эту мягкую размытую тьму, желудок сжался, обращая легкие в бетон. Но это был голос Никки, моей девочки, моей малютки, лучшего и худшего из того, что я совершила в жизни. Вцепившись свободной рукой в обтянутый пищевой пленкой металлический поручень, я втянулась внутрь и опустилась на колени на границе темноты.
– Я принесла тебе сок.
Ее смех показался мне влажным и тяжелым, он словно пробивался сквозь слои чего-то неназываемого.
– Я думала, сок мне вреден. Питательная среда.
Мне было нечего сказать, и я сочла за благо промолчать, лишь продвинулась чуть-чуть вперед, где на пленке уже показались первые серые следы. Затем я принялась аккуратно расставлять бутылки в ряд. Впереди я слышала отрывистое дыхание Никки. Чтобы не вслушиваться, я полностью сосредоточилась на бутылках.
Я была хорошей матерью.
Я заботилась о моей малютке.
Я делала то единственное, на что была способна. Я больше не могла ее защитить, не могла сделать то, что обязана делать мать – уберечь мою дочь от зла. Я уже не могла ее спасти.
Но я могла делать то, что делала сейчас. Покончив с бутылками, я принялась до щелчка откручивать крышки. Дыхание Никки участилось в предвкушении удовольствия, но она не двигалась с места, пока я не открыла последнюю бутылку и не отползла назад, в узкий луч света.
Затем Никки придвинулась ближе.
У нее больше не было ног как отдельных частей тела: правой и левой. Это случилось на третий день, когда плесень превратила ее в русалку. Или ламию, мифологическую женщину-змею, оставлявшую за собой на полу кривой серый след, словно пупочная артерия, которая связывала ее с новой маткой. Но эта новая мать не могла стать для Никки опорой, какой была я, пока дочь росла в моем чреве. Она сама нуждалась в помощи. И только я могла помочь ей, снабжая питательной средой: тем, что они с плесенью теперь поглощали.
Возможно, Рейчел лечили неправильно. Мы пытались заморить плесень голодом, и тогда она принялась за мою жену. Рейчел заразилась и была съедена заживо в течение нескольких часов. Не выдержав, я сбежала из больницы, но знаю, что к исходу дня от нее ничего не осталось. С тех пор как Никки заразилась, прошло шесть дней, и она по-прежнему оставалась собой, разговаривала, думала и вела себя как человек. Не обычный человек, человек с особыми нуждами и ограниченными возможностями, но все-таки человек.
Она все еще была моей малюткой.
Ручки, которые протянулись,