Девушка-огонь. 13 историй любви. Михаил Бурляш
где Эмму ждала долгая, счастливая и невероятно насыщенная жизнь.
Эту историю я услышал от неё самой в VIP-зале одного из аэропортов ближнего зарубежья, где мы вместе пережидали нелётную погоду. Когда туман рассеялся, я отправился на свой рейс на Москву, а Эмма, махнув мне на прощанье ухоженной изящной рукой, умчалась в небо на личном Cessna-206.
Тихоня
Сеня Кацман и Тихон Селёдкин по прозвищу «Тихоня» сидели на деревянных ящиках и балдели. Время близилось к трём часам ночи.
На импровизированном столе, накрытом клочком старого журнала, лежали куски черного хлеба, порезанная на дольки луковица и вскрытая банка со шпротами. По центру ящика возвышалась пластиковая полторашка с самогоном. Приятели были увлечены разрушением этого живописного натюрморта. Наварив самогонки, которой хватило бы, чтобы споить весь барак, и, удачно распределив её между «кредиторами» и заказчиками, они решили отметить не напрасно прожитый день распитием оставшейся бутыли.
Времени до утренней проверки было вполне достаточно, чтобы придать процессу потребления подобие изысканного пиршества. Пропустив пару стопок и смачно закусив луковицей, Семён достал из курка покоцанный прямоугольный мобильник.
– Слышь, Тихоня, у меня мобила радио ловит! Послушаем, чё там в эфире?
Тихоня оторвал глаза от жирной шпротины и лениво скользнул взглядом по пластиковой безделушке. Кацман не был меломаном, однако в редкие минуты алкогольного опьянение в нём просыпались и начинали вибрировать какие-то музыкальные струнки, заставлявшие напевать под нос еврейские мелодии, а то и изображать огромными шершавыми ручищами игру на невидимой скрипке. Выбор между пением и скрипкой зависел от степени опьянения Кацмана. Сегодня он ещё не вошёл в нужную кондицию и потому лишь вальяжно перебирал кнопочки меню, разыскивая радиоволну.
На дисплее высветилось «Радио Попса», динамик зашуршал, и приятный тёплый баритон известной поп-звезды запел для Тихони и Кацмана:
«Метеорами на землю счастье падет в ночи,
Говоришь ты, а я внемлю, говори же не молчи…»
– Душевно поёт, – вздохнул Кацман, – вот только где они, метеоры эти? Судя по тому, что мы тут в полном дерьме сидим, они где-то уж очень далеко падают…
Тихоня заёрзал, посмотрел на Кацмана как-то искоса и сказал:
– А ведь это я слова-то написал к песне, Сень.
Кацман поперхнулся куском хлеба, отплевался крошками и сказал все с тем же раздражением в голосе:
– Ну а кто ж, Тиха, конечно, ты. И про чудное мгновение ты, и гимн российской федерации ты… Все ж знают, какой великий поэт тут в заточении сидит. Невольник чести, едрит его…
Тихоня поставил чашку, обтёр губы рукавом, пристально глянул на Кацмана и пробурчал:
– Ну и не верь, Фома неверующий. Мне твои ёрничанья до балды. Просто жалко, что стихи испортили, целый кусок выкинули.
Отведя взгляд от Кацмана куда-то в сторону, Тихоня вдруг заговорил совсем