Долина. Эдуард Михайлов
у меня дома Марсик чувствовал себя своим в доску, и моя мама относилась к нему с равным, как и ко мне, вниманием.
Наш двор был поровну населён русскими и татарами, а так же имелись корейцы, башкиры, украинцы, евреи – в общем, большой, дружный интернационал. Однажды, когда мы с Марсиком были еще совсем сопливыми, моя мама, купив немного шоколадного масла, кормила нас бутербродами из этого удивительно вкусного продукта. После того случая мы каждый день бегали в магазин и подолгу смотрели сквозь витрину на огромный куб этого самого масла, тыча пальцем в стекло, и о чем-то перешёптываясь между собой, пока продавец Рустам не прогонял нас ленивым взмахом руки: «Кыш! кыш!» Шоколадное масло даже померещилось нам в толстом слое солидола, которым были смазаны петли гаража. Мы только-только начинали постигать мир, и многого ещё не знали, поэтому, когда Марсик, не удержавшись, всё же лизнул тот самый солидол, и отрицательно помотал мне башкой, я понял: ЭТО НЕ ШОКОЛАДНОЕ МАСЛО.
Как то раз мы нашли во дворе оборонённый кем-то бумажный рубль, и, недолго думая, понеслись в магазин. Протянув деньги огромному (нам всё тогда казалось огромным ), Рустаму в белом колпаке на бритой голове и волосатыми до самых ногтей руками, мы, ткнув пальцем в витрину, возбужденно крикнули: «Масла!»
– На все?– спросил Рустам, и мы, словно китайские болванчики, закивали головами.
Продавец сдвинул вбок перегородку, взял огромный нож, и, к нашему с Марсиком ужасу, начал отрезать кусок не от ШОКОЛАДНОГО, а от СЛИВОЧНОГО масла! Хлопая глазами, мы молча смотрели на этот БЕСПРЕДЕЛ, и у нас не хватило духа вымолвить что либо. Чёрт! Мы же не сказали ему КАКОЕ именно МАСЛО нам нужно. В итоге, получив сверток, мы вышли из магазина в крайне скверном настроении. Откусив по разу, и найдя сливочное масло довольно отвратительным на вкус, мы выбросили сверток в урну. Однако наше сознание навсегда сохранило опыт того, что нерешительность не приносит плодов.
И вот теперь, после двухмесячной разлуки, я ждал своего друга детства в стороне от школы, которая к тому времени уже перестала быть МОЕЙ. Несколько последующих дней я приходил сюда регулярно, и когда после обеденной перемены ученики расходились по классам, я входил в пустую столовую, где добрейшая повариха тетя Рая кормила меня так сытно, будто это был последний раз в моей жизни. Как мог я когда-то обманывать эту милую женщину, натирая ртутью от градусника трёхкопеечные монеты, и всучивая ей как двадцатки…
– Иди сюда, сынок! Садись, сиротка, сейчас я тебя покормлю, – чередуя русские и татарские слова, говорила тётя Рая. Дай Бог ей здоровья, если она еще жива!
Вечером, дождавшись Марсика после школы, мы бродили с ним в стороне от двора, пекли в золе костра принесённые им из дома картофелины, а с наступлением темноты он уходил домой. Я же, с мерами предосторожности проникал в свою квартиру, чтобы рано утром, скрепив слюной край бумажной ленты, покинуть её опять. Ночь давалась мне тяжело, поскольку рядом была лишь печальная мачеха, по имени ОДИНОЧЕСТВО.