Девушка, не любящая солнце. Анна Линина
водой. На какое-то время всё стало хорошо.
«Ничего не бойся, Ника…» – опять в голове привычно звучал низкий и нежный голос отца. «Ничего не бойся, Ника…» Когда-то, когда ей было семь лет, отец брал её с собой на рыбалку, хоть мачеха и не одобряла этого. Они садились на берегу озера, окутанного туманом, словно разлитым свежим молоком, и молчали. Она любила эту тишину. Но однажды ей показалось, что рыба заглотила её наживку, и от радости она начала кричать и прыгать, так ей хотелось, как и отец, поймать рыбу. И она споткнулась и упала, а волны стали накрывать её. Эти секунды длились тогда как час. Вода всё большей стеной возвышалась над ней, не давая подняться, руку свело от холода, и ей оставалось только беспомощно барахтаться и смотреть на бледное пятно, которым казалось солнце под голубой толщей воды. Отец, конечно, вытащил дочь, но её испуг был настолько сильным, что с тех пор она начала заикаться. «Ничего не бойся, Ника…» – всегда повторял он, гладя её по густым прядкам. Маленькая она была очень тощей, и, казалось, кроме этих круглых локонов, похожих на козью шерсть, почти ничего не лежало на его коленях. Мать Вероники умерла, когда ей ещё не было и года. Всю заботу о девочке взял на себя отец, иногда его мать забирала Нику к себе на лето, в деревню. Но большее, что она помнила из детства, это было «Ничего не бойся, Ника…»
Прошло несколько дней, и она даже отвлеклась от всего этого, потому что у сына её лучшей подруги, Кирилла, был день рождения. Девушка купила мальчику игрушечного зайца, торт с кремом и шесть разноцветных свечей на его шестой день рождения. Всё она запаковала в коробку, повязала широкой синей лентой и повезла в соседний город, в котором жила раньше.
Город встретил её родным, необъятно синим небом. Был уже вечер, и в стёклах витрин убаюкивающе светились ночные огни, успокаивая, и зажигая какую-то непонятную надежду в сердце. Вероника совсем забылась, как в детстве.
Вот и сейчас она как будто ждала чего-то, хотя знала, что неприметный полумрак только затянется чёрной свежей мглой, а погасшие витрины в полночь сменят унылые фонари. И чуда не произойдёт, но в покое мрака и безмолвия тоже что-то будет. То, что в пустоте нет боли, а в тишине воплей обиженных, несчастных, больных, – делает их наполненными чем-то, и даже немного чудесными, почти блаженными, почти божественными.
Но в кресле гостиной, разнежившись от тишины, девушка неожиданно заснула, и ей приснился сон. Она увидела длинные когти, сурово тянущиеся к ней из темноты, острые, закруглённые, как искривлённые мечи – принадлежащие чему-то жуткому, неизвестному, дикому. Как будто животному. Они медленно тянулись к ней, окутанные сажей мрака, готовые растерзать, казалось, разорвать на мелкие части, из гнетущей, грозной темноты. Из непреодолимой, глухой, яркой тьмы. Пустота вокруг неё была уже не блаженной, а яростной.
Ото сна Веронику разбудил весёлый детский крик. Шестилетний Кирилл и его старшая сестра, семилетняя рыжеволосая Лена носились по дому, кричали, и то упоительно