Станция назначения – Харьков. Юрий Михайлович Кларов
судомойке, которая тут же опустила их в серебряную лохань с горячей водой, и поднялись к Ермашу.
Он жил двумя этажами выше. Через всю его комнату была протянута веревка. На ней сушилось выстиранное белье.
– Холостой?
– Как видишь. Только верней будет сказать – вдовец. С восемнадцатого вдовствую. Когда Пермь сдавали, жена брюхатой была… Ну и осталась по недомыслию бабьему… Вот так.
Как я имел возможность убедиться, Ермаш досконально изучил все материалы дознания не только по «Алмазному фонду», но и по Патриаршей ризнице. Он хорошо ориентировался во всех эпизодах дела, помнил фамилии свидетелей, названия драгоценностей и даже даты.
Он рассчитывал получить от меня сведения, которые по каким-либо причинам не были зафиксированы в документах. Но тут его ждало разочарование. Ничего, кроме алапаевской истории, я ему рассказать не мог. А деятельности брата Василия Мессмера в Алапаевске Ермаш особого значения не придал.
– С Афанасием, понятно, попытаемся раскрутить. Но я не очень-то верю, что через него мы на что-нибудь выйдем.
– Недаром же тебя Фомой окрестили, – пошутил я.
Ермаш лениво улыбнулся:
– Фома неверующий? Это ты в точку… А с чего его так прозвали? Когда-то в церковно-приходском учил, да запамятовал.
– Никак не хотел поверить в воскресение Христа, покуда своими собственными руками его раны не ощупал.
– Вот-вот, – кивнул Ермаш. – Так нам и толковали. А ведь правильный был апостол. Ежели все своими руками пощупаешь, не ошибешься.
Я спросил, что послужило поводом к возобновлению дела.
– Про Кустаря небось слышал? Вот от него все и пошло.
Кустарь была кличка Федора Перхотина, происходившего из крестьян Жиздринского уезда Калужской губернии.
До семнадцатого года Перхотин занимался ложкарным промыслом, то есть делал и продавал в Москве деревянные ложки. А после Февральской революции освоил более рискованную, но зато и более выгодную профессию налетчика.
Среди московских бандитов того времени Кустарь занимал довольно скромное положение. Куда ему было до таких прославленных знаменитостей, как Сашка Семинарист, Яков Кошельков, Сабан или Мишка Чума!
Он не участвовал в нападении на машину Ленина, в нашумевшем на всю Россию ограблении Сената, в налете на Народный комиссариат по военным делам. Кустарь предпочитал грабить квартиры и магазины, преимущественно ювелирные. К чужой жизни относился уважительно: на его совести было «всего» пять или шесть убийств.
И все же с этим налетчиком бандотдел МЧК и Московский уголовный розыск намучились больше, чем с Мишкой Чумой, Сашкой Семинаристом и Яковом Кошельковым. Секрет тут заключался не в удачливости, не в особом уме или хитрости ложкаря, а в его основательности.
С той же тщательностью, с какой он некогда вырезал ложки, Кустарь совершал и свои налеты. Иной на удачу понадеется, на русское авось. Другой поленится или лихость захочет показать. А Кустарь все делал на совесть, честно, добросовестно – не придерешься.
И