Богов любимцы. Саида Абанеева
очень дурно. Но я не стану наказывать вас только потому, что о вас дурно отзывались. Я назначаю суд, и, если вам удастся доказать свою невиновность, я сохраню вам жизнь.
– Это очень гуманно с твоей стороны, – презрительно усмехнулась Танаис.
– Твоя жизнь висит на волоске, и на твоем месте я бы не дергался, чтоб ненароком его не оборвать!
– Суд приговаривает тебя, как неисправимую грешницу, к испитию чаши с напитком познания добра и зла и смертной казни через усекновение головы. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. У тебя есть право сказать последнее слово.
Танаис медленно поднялась со скамьи подсудимых и презрительным взглядом окинула зал.
– Вы, что, в самом деле решили, будто можете меня судить? И что я так уж боюсь вашего суда и нуждаюсь в оправдании? Что стану рыдать и каяться? Не дождетесь. От вас я не хочу ни оправдания, ни помилования. Вы кичитесь своею праведностью и законопослушанием, а я говорю вам, что ваша праведность – это ваша лживость, а ваше законопослушание – это ваша трусость. Вы обвиняете меня в том, что я нарушила будто бы какие-то там законы. И считаете себя вправе меня за это убить. А вы спрашивали меня, нравятся ли мне ваши законы, когда принимали их? А раз не спрашивали и без меня принимали, без меня и выполняйте. Я ваших законов не знаю, и знать не хочу. У меня есть свои законы. Их я не нарушала и не нарушу. Потому что я приняла их по доброй воле, и как только они перестанут мне нравиться, я тут же их отменю. Вот как надо поступать с законами: писать их на воздухе и на воде. А вы хотите высекать их на камне, чтоб ваша глупость, освященная временем, стала почитаться еще более глупыми, чем вы, потомками, за божественную мудрость. Но вам и этого мало. Вы хотите судить и казнить всякого, кому ваши законы не по душе. Вы, что ли, дали мне жизнь, чтоб ею распоряжаться? Решать за меня, что я должна и чего не должна? Кого мне любить и ненавидеть? Как мне жить и когда умереть? Я признаю только Божий суд, а вашего – не признаю и не боюсь. Вы желаете чувствовать себя лучше и выше других, и потому свои пороки нарекли добродетелями, и всех, кто имеет пороки, отличные от ваших, записали в грешники. Но один грешник не праведнее другого, и один порок другого не лучше. Праведник – грешник вдвойне, ибо, будучи грешен, желает судить, но сам оставаться неподсудным. «Я свят, я праведен, потому все, что я делаю, свято и праведно, и всякий, кто делает иначе, нарушает и божеские, и человеческие законы», – вот что у вас на уме, когда вы клеймите чужие «пороки» и прославляете свои «добродетели». Вы и законы для того лишь придумали, чтобы карать всякого, кто грешит по-своему, а не по-вашему. Ваша добродетель похожа на стойло, в котором хрюкают сытые свиньи. «У-и, у-и! – визжат они. – Мы живем согласно с добродетелью! Кто живет иначе, – грязная свинья!» Стаду требуется сытный корм и безопасность, чтоб оно могло без помех жиреть и размножаться, и вот стадо объявило: «Хорошо только то, что хорошо для стада!» И свиньи бегут туда, где живет колбасник. Колбасник очень хороший. Он кормит свиней до отвала и оберегает от злобных волков. Свиньи им очень довольны. «Он заботится о нас днем и ночью! Мы становимся все жирнее и приносим большой приплод!»