Быть знаменитым некрасиво. Борис Пастернак

      Чтоб, музыкой хлынув с дуги бытия,

      В приемную ринуться к вам без доклада.

      Я – мяч полногласья и яблоко лада.

      Bы знаете, кто мне закон и судья.

      Bпустите, мне надо видеть графа.

      О нем есть баллады. Он предупрежден.

      Я помню, как плакала мать, играв их,

      Как вздрагивал дом, обливаясь дождем.

      Позднее узнал я о мертвом Шопене.

      Но и до того, уже лет в шесть,

      Открылась мне сила такого сцепленья,

      Что можно подняться и землю унесть.

      Куда б утекли фонари околотка

      С пролетками и мостовыми, когда б

      Их марево не было, как на колодку,

      Набито на гул колокольных октав?

      Но вот их снимали, и, в хлопья облекшись,

      Пускались сновать без оглядки дома,

      И плотно захлопнутой нотной обложкой

      Bалилась в разгул листопада зима.

      Ей недоставало лишь нескольких звеньев,

      Чтоб выполнить раму и вырасти в звук,

      И музыкой – зеркалом исчезновенья

      Качнуться, выскальзывая из рук.

      В колодец ее обалделого взгляда

      Бадьей погружалась печаль и, дойдя

      До дна, подымалась оттуда балладой

      И рушилась былью в обвязке дождя.

      Жестоко продрогши и до подбородков

      Закованные в железо и мрак,

      Прыжками, прыжками, коротким галопом

      Летели потоки в глухих киверах.

      Их кожаный строй был, как годы, бороздчат,

      Их шум был, как стук на монетном дворе,

      И вмиг запружалась рыдванами площадь,

      Деревья мотались, как дверцы карет.

      Насколько терпелось канавам и скатам,

      Покамест чекан принимала руда,

      Удар за ударом, трудясь до упаду,

      Дукаты из слякоти била вода.

      Потом начиналась работа граверов,

      И черви, разделав сырье под орех,

      Вгрызались в сознанье гербом договора,

      За радугой следом ползя по коре.

      Но лето ломалось, и всею махиной

      На август напарывались дерева,

      И в цинковой кипе фальшивых цехинов

      Тонули крушенья шаги и слова.

      Но вы безответны. B другой обстановке

      Недолго б длился мой конфуз.

      Но я набивался и сам на неловкость,

      Я знал, что на нее нарвусь.

      Я знал, что пожизненный мой собеседник,

      Меня привлекая страшнейшей из тяг,

      Молчит, крепясь из сил последних,

      И вечно числится в нетях.

      Я знал, что прелесть путешествий

      И каждый новый женский взгляд

      Лепечут о его соседстве

      И отрицать его велят.

      Но как пронесть мне этот ворох

      Признаний через ваш порог?

      Я трачу в глупых разговорах

      Все, что дорогой приберег.

      Зачем же, земские ярыги

      И полицейские крючки,

      Вы обнесли стеной религий

      Отца и мастера тоски?

      Зачем