Гений жанра. Юрий Домбровский
и даже навестил отцовское имение в Тульской губернии, но особой радости от встречи с ним не испытал.
В Москве он присматривался к родственникам, которых раньше не знал, знакомился с дальними родственниками Мещеряковыми, со своими дальними братьями. Мишеля начинали готовить к поступлению в университетский благородный пансион. Первыми учителями здесь ему стали Зиновьев – преподаватель латинского и русского языка в пансионе и француз Гондро – бывший полковник Наполеоновской гвардии, которого скоро сменил англичанин Виндсон, познакомивший его с современной английской литературой. Занятия в пансионе должны были продлиться два года, чтобы потом, сдав экзамен, можно было бы поступить в Московский императорский университет.
В пансионе процветал вкус к искусству и литературе. Здесь проходили занятия по словесности, молодые люди пробовали себя в самостоятельном творчестве, и Мишель смог здесь открыть даже свой небольшой журнал, куда товарищи по учёбе писали свои заметки, статьи и стихи. Юный поэт горячо принялся за чтение. Сначала он залпом поглощал Шиллера, особенно его юношеские трагедии. Потом взялся за Шекспира – в письме к бабушке он вступался за его честь, цитировал «Гамлета».
По-прежнему его мечущаяся душа искала родственную душу. Последний год пребывания в пансионе давался ему очень нелегко.
Его мрачные разочарования усиливались и личной драмой, самой что ни есть реальной драмой в его жизни. Срок его воспитания под руководством бабушки подходил к концу. Отец всё чаще и чаще навещал сына в пансионе и отношения его с тёщей обострились до крайнего предела. Вся эта борьба развивалась на глазах Михаила Юрьевича. Бабушка, ссылаясь на свою одинокую старость, взывая внука к чувству благодарности, отвоёвывала его у зятя, пригрозив, что лишит внука всего наследства и переведёт своё имущество в род Столыпиных, если внук по настоянию отца уедет от неё. Под таким давлением Юрию Петровичу пришлось вновь отступить, хотя отец и сын уже сильно привязались друг к другу. Отец, наверное, теперь как никто другой понимал, насколько одарён его сын. Во всяком случае об этом свидетельствовало его предсмертное письмо к сыну – несколько позже всех этих событий.
И стихотворения Михаила того времени ярко отражали его состояние. У него проявилась склонность к воспоминаниям: в настоящем, очевидно, ему было мало отрады. Чувство одиночества переходило в невыносимую депрессию. Он уже готов был порвать с внешним миром, создать в уме своём «иной мир и образов иных существованье», считая себя «отмеченным судьбою», сыном природы. Земной мир казался ему тесным, порывы его души «удручено ношей обманов», и уже стоял перед его глазами призрак преждевременной старости. В этих его излияниях, конечно, было немало юношеской игры и чувств героического настроения, но в их основе, безусловно, лежали его искренние огорчения и несомненный его духовный разлад с окружающей действительностью. Юный поэт отказывался от своих вдохновений, сравнивая свою жизнь с осенним днём,