Возвращение к Истине. Андрей Халов
производил стихи. Его тут же бросило в другую сторону:
Туманный сон, закутанный в рояль
Уже играет на вершине дня,
И мглой, покрывшаяся даль
Закончит путь свой без меня.
Или я где-то это читал, или я шизофреник. Бред какой-то и чушь. Мне было холодно и тоскливо. Тело жило само по себе, голова сама по себе. Мысли бродили, как беспризорные овцы.
Глава 5
Дом старика оказался и вправду недалеко. Свернув в какой-то переулок, мы вскоре вышли на улицу, застроенную частными домами.
Если в городе ещё попадались люди, спешащие куда-то по своим делам, то здесь было темно, тихо и пустынно.
Завывание ветра в заборах и тёмных кронах деревьев в садах, вокруг домов лишь подчёркивало безлюдность и пустоту. За невысокими деревянными заборами в домах кое-где горел свет, и лишь собаки, разбуженные чужими запахами и шагами, заголосили, забрехали, залаяли, почуяв прохожих.
Собачий лай, волной прокатившийся по небольшой улице, начал стихать и вскоре вообще прекратился. «И не скажешь, что в городе, – подумал я, – точно, что в деревне, в какой-то глуши, хотя от центра города мы в пяти минутах ходьбы!»
Мы подошли к не крашенной, потемневшей калитке, возле которой старик сказал: «Ну, вот мы и пришли!»
Вдруг где-то в конце улицы одиноко и тоскливо, будто по покойнику, завыла собака.
Эта мелочь заставила содрогнуться мою душу в чутком предчувствии.
Мне вдруг захотелось пуститься наутёк! И бежать, бежать по тёмному, промозглому городу до самого училища. Но ноги мои сделались будто ватные, и я не мог сдвинуться с места.
Старик отворил скрипящую калитку, и мы очутились в темноте внутреннего дворика частного дома.
На ощупь пробираясь за стариком в каком-то хламе, набросанном под ноги, я только спросил себя: «Зачем ты, дурень, за ним поплёлся?!..» Мне уже было как-то всё равно, будто все окружающее происходило во сне, а не наяву.
Вскоре мы очутились в сенях дома, где потолок был так низко, что приходилось передвигаться, сгорбившись, неуклюже согнувшись в три погибели.
Старик чиркнул спичкой, и вскоре засветил керосиновую лампу, которую нащупал где-то в темноте, бряцая каким-то железяками. В её неуверенном, прыгающем свете заплясали стены сеней, обклеенные клеёнкой.
Я разглядел, что всё вокруг заставлено каким-то хламом: ящиками, жестяными коробками, кастрюлями. Между ними были навалены кучи тряпок, верёвок, газет и бумаги – словом, самого разнообразного и неописуемого мусора, создававшего впечатление, что это не жилой дом, а сарай, в который скидывают всякую ненужную рухлядь.
Старичок повернул ко мне своё лицо с мерцающими, маленькими, жгучими глазками, в чёрной бездне которых прыгали отсветы пламени лампы и, глядя прямо в мои глаза, сказал:
– Раздевайся, снимай обувь здесь и пошли.
Ох уж, эти маленькие страшные старческие глазки. Снова меня посетила невыносимая жуть, но я сдержался, чтобы не закричать.
Слова его прозвучали издевательством, потому что, насколько