В тихом омуте. Пола Хокинс
через двор, чтобы узнать у невестки, можно ли позаимствовать ее автомобиль.
Жена Шона Хелен мыла на кухне пол. Если бы не лето, ее бы уже не было дома – она работала директором школы и считала для себя обязательным находиться в ней с половины восьмого. Но даже во время каникул она не позволяла себе расслабляться. Праздный образ жизни ей претил.
– С утра уже вся в трудах, – заметил Патрик, входя на кухню, и она улыбнулась.
Из-за морщинок вокруг глаз и проседи в коротко стриженных каштановых волосах она выглядела старше своих тридцати шести лет. Старше, подумал Патрик, и утомленнее, чем следует.
– Не спится, – произнесла она.
– Мне жаль, милая.
– Что тут поделаешь? – Она пожала плечами, поставила швабру в ведро и прислонила ручку к стене. – Сварить тебе кофе, папа?
Она его так называла. Сначала это обращение его смущало, но теперь нравилось – в нем звучала такая искренняя любовь, что на душе у него теплело. Он сказал, что возьмет кофе в термосе, объяснив, что собрался поехать на реку.
– Но ты же не поедешь к заводи? Просто я считаю…
– Нет. Конечно, нет, – ответил он, качая головой, после чего, помолчав, спросил: – Как с этим справляется Шон?
Она снова пожала плечами:
– Ты и сам знаешь. Он ничего не говорит.
Шон и Хелен жили в доме, который некогда занимали Патрик с женой. После ее смерти Шон с Патриком жили в нем вместе. А спустя много лет, когда Шон женился, они перестроили, сделав пригодным для жилья, старый амбар, стоявший через двор, и Патрик переехал в него. Шон возражал, считая, что переехать должны они с Хелен, но Патрик не желал ничего слышать. Он хотел, чтобы они остались жить тут, ему нравилось ощущение преемственности, нравилось, что они втроем образуют маленькую общину, которая живет своей жизнью, не теряя связи с городом.
Добравшись до коттеджа, Патрик сразу увидел, что в нем кто-то побывал. Шторы были задернуты, а входная дверь чуть приоткрыта. Постель оказалась разобрана. На полу стояли стаканы с остатками вина, а в унитазе плавал презерватив. В пепельнице – окурки от самокруток. Он взял один и понюхал – не марихуана ли, – но пахло только холодным пеплом. Были там и другие вещи: отдельные предметы одежды, разный хлам – один синий носок, нитка бус. Патрик все собрал и засунул в пластиковый пакет, снял простыни с кровати, помыл стаканы в раковине, выкинул окурки в мусорное ведро и запер за собой дверь. Он отнес все в машину, бросил простыни на заднее сиденье, мусор убрал в багажник, а мелочовку – в бардачок.
Закрыв машину, Патрик направился к реке и на ходу закурил сигарету. Затянувшись, почувствовал, как заныла нога и сдавило грудь, а горячий дым обжег горло. Он закашлялся: казалось, дым раздирает уставшие почерневшие легкие. Его охватила грусть. Иногда подобное настроение вдруг накатывало на него с такой силой, что ему хотелось, чтобы поскорее наступил конец. Конец всему. Он посмотрел на воду и хмыкнул. Он никогда не относился к тем, кто поддавался слабости и опускал руки, но