Наследник Тавриды. Ольга Елисеева
горожан, дабы арестовать одну невооруженную роту с листком бумаги.
Бедолаги затворились в Манеже, вокруг которого ощетинилась пушками остальная гвардия.
– Илларион Васильевич, я вас умоляю, пустите меня к ним! – Из дому прискакал бывший командир Потемкин и, распушив перья, ринулся на защиту подчиненных. – Это люди смиренные. Они меня послушают. Их довели до бунта грубым обращением…
– Яков Александрович! – взвился Васильчиков. – Ради бога! Вы их избаловали, а теперь выгораживаете! Здесь вашей вины не меньше, чем Шварца!
– Конечно! – огрызнулся полковник, совсем позабыв, с кем разговаривает. – За четыре месяца превратить образцовую часть в полный п….ц.
Он осекся, осознав, что сказанул при начальстве лишнее.
– Видно, с кого ваши люди берут пример!
Васильчиков нервничал, понимая всю глупость положения – спушками на роту. Семеновцы отказывались расходиться, пока у них не примут жалобу.
– В таком случае вы будете арестованы! – прокричал, привстав на стременах, начальник штаба гвардии Бенкендорф. – Выходите по одному и без оружия.
Оружия у рядовых и так не было. Сообщение об аресте привело их в веселую злость. Не нарушая строя, они покинули Манеж и под дулами орудий маршевым шагом двинулись к Петропавловке. Но каково же было удивление начальства, когда из казарм вслед за первой «государевой ротой» стали выходить остальные – также в полном порядке, хотя и без офицеров – строиться в колонны и отбывать под арест. В этом демонстративном презрении был и вызов, и упрек, и плохо скрываемое чувство собственного превосходства.
Илларион Васильевич поднял руку и прикоснулся к своим эполетам, будто проверяя, на месте ли они. Ему уже было ясно, с кого государь спросит за сей ночной позор.
– Трусы! – Аграфена Закревская была вне себя от ярости. – Ничтожества! Неужели все эти годы я оставалась так слепа?
Она буквально изливала на мужа потоки презрения.
– И вы называете себя дворянами! Старшими офицерами! Нацепили ордена и думаете, что они заменят вам совесть?
– Груша, Груша, уймись…
Дежурный генерал Главного штаба не знал, как заткнуть жене рот.
– Проглотили языки и сидите! – бушевала Аграфена. – А ни в чем не повинных людей под кнут и в рудники!
«Если бы под кнут», – вздохнул про себя Арсений Андреевич.
Следствие по делу семеновцев приняло неожиданный оборот. Когда разразился скандал, государь был на конгрессе Священного союза в Троппау. Все хором кинулись умолять его вернуться. Но император считал, что именно этого и добиваются его противники.
«Карбонарии, рассеянные по лицу Европы, вынуждают меня бросить здесь начатое дело и бежать домой тушить пламя революции, – писал он генералу Васильчикову. – Через своих приверженцев в России они возмущают войска, чтобы доказать: наша армия ненадежна, ее нельзя послать ни в Италию, ни в Испанию». Бенкендорф специально