Костры Фламандии. Богдан Сушинский
дверцу, – где-то слышал.
– Не следовало бы ехать сейчас через лес, – пророкотал Хозар своим вечно охрипшим и тем не менее громыхающим каким-то голосом. – Дело идет к ночи, а до имения – две версты лесом.
Гяур промолчал. Ему и в голову не пришло заподозрить Хозара в трусости. Понятно, что ротмистр всего лишь предупреждал. Как всегда в таких случаях – предупреждал. И на угрюмое молчание полковника мог ответить столь же угрюмым и нерушимым, как каменный мост над взбесившейся рекой, молчанием.
Дорога, ведущая через лес, пролегала по каменистому взгорью, кони здесь пошли легче, а патриаршие кроны деревьев глушили порывы ветра, делая этот предпотопный лесной мир более уютным и жизнелюбивым.
Расплескав все свои гасконские эмоции, д’Артаньян задремал, прислонившись к подушечке в углу кареты; Хозар тоже освящал все вокруг себя таинством вещего молчания. Даже ямщик перестал кричать на лошадей и беспрестанно браниться, и теперь ничто не мешало Гяуру еще раз обдумать все то, что произошло в Варшаве. Попытаться понять и осмыслить.
Отказ Хмельницкого от похода во Францию. Бледность на лице графа де Брежи, когда он вернулся в зал после разговора с принесшим какую-то не очень желательную весть секретарем. Последовавшая вслед за этим беседа один на один с Хмельницким. И, наконец, тайное исчезновение полковника из Варшавы. Он уехал ночью, не предупредив своих спутников, в сопровождении, как сказал ему Сирко, лишь троих казаков-гонцов из-под Львова. При этом Хмельницкий почему-то не встретился даже с Сирко, человеком, которому доверял, как самому себе.
Да что там, Сирко и узнал-то о его отъезде лишь со слов личного секретаря французского посла Пьера Шевалье, когда на следующее утро попытался разыскать следы Хмельницкого.
– Главное, не следует воспринимать отъезд господина генерального писаря как бегство, – счел необходимым подчеркнуть секретарь то, что ему велено было подчеркнуть в беседе с любым казачьим офицером самим графом де Брежи. – Наоборот, вам следует утверждать, что господину полковнику настоятельно посоветовали оставить на время Варшаву. Причем совет этот исходил из двора его величества, так что Хмельницкий всего лишь прислушался к мудрому совету.
– Господи, да кто в столице Польши станет интересоваться отъездом какого-то казачьего полковника?
– Еще как станут! Поэтому объясняйте, что Хмельницкий вынужден был прислушаться к этому совету, учитывая обстоятельства, которые сложились сейчас в Варшаве. Ничего не поделаешь, по-ли-ти-ка! Речи Посполитой просто-таки суждено погрязать то в европейской политике, то в азиатской политике.
– Нет, ты слышишь, князь, он говорит мне: «Политика»! – возмущался потом Сирко, пересказывая Гяуру эту встречу. – Осрамили первую саблю Украины какой-то придворной «тухлятиной», вытравили из столицы дипломата, которого еще недавно принимал Париж, и все это у них называется «политикой»!
«По-ли-ти-ка! – только сейчас по-настоящему понял возмущение Сирко князь Гяур. – Этого секретарь мог бы и не добавлять. К черту такая политика, когда король