Хищник. Макс Мах
и лениво – так как не решила пока, что делает и зачем – импровизировала, интерпретируя 1-й концерт Чайковского. Сама она делала это скорее от скуки, чем из каких-либо иных соображений. Но кое-кого из присутствующих ее упражнения в прекрасном явно заинтересовали. Люди подтягивались к инструменту, обступая его со всех сторон, очарованные, завороженные. Ее исполнением, ее пластикой, ее интеллектуальной и эмоциональной силой, наконец. И, разумеется, ее красотой…
«Я прекрасна… обворожительна… желанна… Ну же, детка, давай! Ведь ты уже хочешь меня так, что голова кружится и челюсти сводит!»
Темно-зеленые глаза смотрели на нее с восхищением и вожделением.
«Она моя!» – поняла Грета.
Так они познакомились с Жозефой, но, к сожалению, их знакомство оказалось коротким…
«Ох, черт!» – Грета уже сидела за инструментом и играла. Интерпретировала она, правда, не Чайковского, а Рахманинова, но догнавшее ее воспоминание заставило насторожиться. Безупречное чутье хищника никогда не подводило, и, видно, неспроста вспомнилась именно коварная Жозефина. Темно-зеленые, глубокие, словно в омут заглядываешь, глаза… Грета подняла опущенные веки, и их взгляды встретились. Не Жозефа… Не темная зелень… Другая женщина. Другие глаза. Серые, завораживающие своей глубиной, в которой клубится туман неопределенности…
«Темное дитя! И, значит, я снова оказалась права!»
Дарья Дмитриевна Телегина
Она и сама не помнила, как встала из-за стола, как прошла через зал и как оказалась рядом с роялем. Не помнила, нет. Не знала, зачем. Не отдавала себе отчета. Грезила наяву. Блажила на всю голову. Но, в конце концов, очнулась, выныривая из небытия, как из омута, и, оказалось – стоит около инструмента, опершись руками о его молочно-белую поверхность, ласкает подушечками пальцев нежнейшую гладь полировки и смотрит не отрываясь в темные глаза пианистки.
– Дарья Дмитриевна! – голос Кирилла долетал словно бы издалека, звучал глухо, и звуки речи сливались в неразборчивое бормотание. – Дарья Дмитриевна!
Кажется, он встревожен, и, возможно, не без основания, но Дарья все еще не могла прийти в себя. Она слушала музыку, ощущая ее одновременно кончиками пальцев, и смотрела на женщину напротив. Наверняка та высока ростом. Дарья без опасений побилась бы об заклад, что пианистка не уступит в росте большинству высоких мужчин. Высока, стройна, можно сказать, изящна. Тонка костью и чертами своеобычного удлиненного лица. Пожалуй, красива. То есть красива без сомнений, но на свой особый лад. Высокие скулы, замечательный рисунок узкого носа и резкий очерк нижней челюсти. Большие синие глаза, казавшиеся сейчас черными, словно врата бездны. Темные, цвета воронова крыла вьющиеся волосы, заплетенные в косу и уложенные короной вокруг головы, открывая жадным взглядам мужчин длинную белую шею, по-настоящему лебединую, если знать, о чем идет речь.
«Красавица!»
– Дарья Дмитриевна! – еще настойчивее, чем прежде, позвал Кирилл и взял ее за руку. – Даша!
– Да? – рассеянно обернулась она. –