Повести. 1941–1942 годы. Вячеслав Кондратьев
может убить в любое время, и, если каждую смерть переживать, – сердца не хватит.
У оврага никого нет… Наверное, просто так прошлись немцы очередью. В шалаш уже не тянет, и Коншин с сержантом бродят по леску, меряя его без толку шагами туда-обратно. Невелик лесок. На тыльной стороне его заметили подбитый танк с развороченной башней и подивились силе взрыва, который такую стальную махину искорежил начисто. «Что же с танкистами?» – представилось сразу. И потянуло курить.
Не только Коншин с сержантом маются в ожидании. Весь взвод, по двое, по трое, слоняется по передовой. Сидеть в шалашах или валяться под елками уже невмочь. Пять шалашей соорудили, но не знают, стоит ли еще? Может, погонят их с этого места вскорости? Лучше бы, разумеется, оставили здесь. Вроде бы привыкли уже. Но никто ничего не знает. Начальства нет, взводный убит, а помкомвзвода Коншин, который теперь за командира взвода, хоть парень и ничего, но тоже бродит по передку как в воду опущенный, губы сжаты, в глазах смуть, тоже на войне по первому разу… На Урале-то, на формировании, гонял взвод дай боже: и тактику, и рукопашный, в общем, давал жизни, но пригодится ли здесь все это, – вот задача. Разве эти, что на поле лежат, в снег уткнувшиеся, не обученные? Но не прошли и половины пути. Короче, выяснилось в общих разговорах, что жить здесь можно, лишь бы никуда не трогали…
Но тут опять стрекочет очередь у оврага, прислушиваются: к ним кто-то бредет. И верно, через несколько минут появляется ротный. Шинель в снегу. Видно, когда овраг переходил, уложили его немцы в сугроб.
– Ну как, ребятки? – спрашивает Кравцов без нарочитой бодрости, по-душевному.
Ребята мнутся, кто плечом пожмет, кто пытается улыбку состроить, да не выходит, кто в землю взглядом утыкается – а чего отвечать?
– Понимаю, – говорит ротный, обводя всех глазами. – Ничего, обвыкнете помаленьку. Отойдем-ка, Коншин, в сторонку. – Отходят. – Видал Четина?
– Видал.
– Принимай взвод по-настоящему. На отделение толкового бойца поставь.
– Сделано, товарищ старший лейтенант.
– Ну и лады тогда… Разговор вянет.
Кравцов просит махорки, – видно, хочет продрать горло как следует: комсоставу легкий дают табак, «Беломор». Завертывает, затягивается.
– Почему они не прошли? – кивает Коншин на поле.
– Спроси чего полегче, – хмурится Кравцов.
– А мы… мы пойдем? – наконец решается Коншин на главный вопрос.
– Наверно, – отрывисто и как-то раздраженно отвечает Кравцов. – Настраивайся на это, ну а людям… людям пока не говори.
Проходятся они по пятачку, ротный осматривает участок второго взвода, покачивает голову, кривит губы, потом говорит Коншину:
– Выдели двух бойцов Четина захоронить… Ну, я пошел. В случае чего пришлю связного.
Коншин приказывает двум бойцам идти за овраг к Четину, и те отправляются вместе с Кравцовым. Опять слышна пулеметная дробь, – наблюдают немцы за этим местом здорово.
После ухода ротного расползаются