Святая Грусть. Николай Гайдук
Обезглавыч? Так, что ли, по-нашему?
А что? Тоже красиво.
– А кто это с ним?
– Видать, с детишками приехал.
Палач – небогатого росту, незавидной осанки. Плоский широкий затылок серо-бурым бревном распирает грубую дорожную рубаху. Правое плечо косит вперед и вниз; видно, топор оттянул – профессиональная издержка. Лицо палача рыжеватое, словно кровью забрызганное. В глазах – вселенский холод, равнодушие. Белки с кровяными накрапами: то ли от морской болезни, то ли от бессонницы, то ли от водки. Сапоги сияют тупыми лакированными рылами, шаровары чёрную искру пересыпают на солнце. Будничное рубище с коротким рукавом – видны сухие костлявые руки, напоминающие продолжение топора. В зубах зажата трубка в виде человеческого черепа. Чёрный гниловонький дым над малиновой макушкой черепа – точно волосья дыбом.
Шагает важно, медленно. Ледышки глаз поверх голов скользят.
Ишь ты, как себя несёт!
Как на продажу!.. Сурьёзный дяденька.
Такому палец в рот не клади.
Да и в задницу тоже.
Мужики засмеялись. Невесело вышло, натужно.
А зачем он пожаловал? Царь как будто раздумал казнить.
А ты разве не знаешь, кум? Царь палача позвал карандаши чинить.
А может, язычок тебе окоротить?
На какое-то время в толпе стало тихо. И надо же такому приключиться: над головами, перелистывая воздух, пролетел брюхатый баклан – морской ворон; хвостом задёргал, опорожняясь…
Топтар Обездаглаевич содрогнулся, голову в плечи втянул и так наморщился, будто кислым кулаком получил по морде.
Кто был поближе и увидел – захохотали, заглушая волны и стаю чаек, стонущих вдали.
Не поднимая головы, палач погнал зрачки под брови и скуксился ещё сильнее. Руку сунул в карман – за платком.
Оглашенный Устя оказался неподалеку. Поинтересовался в недоумении:
Сынки, а что вы ржете жеребцами?
Баклан, баклан, дедуля… Ха-ха-ха…
А что – баклан?
Кучу добра набакланил на башку дурохамца. С высоты, как говорится, птичьего помёта!
Устя Оглашенный заюродствовал:
– Ай, как нехорошо встречаем гостя! Обос…
Толпа единой глоткой выдохнула хохот; на ближайшей мачте галиона опущенный парус ударил крылом, и забрехали собаки во дворах, уступами уходящих в гору.
И тут раздался выстрел, покрывающий всеобщее веселье.
Люди затихли и замерли, широко раззявив хохотальники.
Баклан споткнулся на меткой пуле и, теряя светлое перо, тяжело спикировал на береговой песок. Запахло дымным порохом; ветер смял синеватое облачко и протащил над причалом.
Кто это срезал его? – зашептались.
Боярин какой-тось.
Ловко, чертяка!
Навскидку стрелял, я заметил.
Боярин в богатом платье, в черной лисьей шапке подошёл к палачу. Бросил птицу под ноги. Слегка поклонился и что-то сказал на дурохамском наречии:
– Конда мезитол никиш.
Морской ворон трепыхнулся. Песчинка прилипла к открытому глазу. Из-под крыла на камень выкатилась тёплая рубиновая