Юсупов и Распутин. Геннадий Седов
они как обычно отдыхали в Крыму, вернулись в Петербург в начале осени, недалек был день возвращения в колледж. Прогуливаясь однажды во время антракта в фойе Александровского театра, он столкнулся с бывшей любовницей брата Машей Головиной. Обрадовались встрече, разговорились. Пьеса была так себе, он предложил сбежать, посидеть где-нибудь в ресторане. Пили в «Медведе» шампанское, вспоминали минувшие денечки, покойного Коленьку. Муня, как называл ее брат, рассказала о бывавшем у них в доме старце Распутине. Святой человек, не ведает греха, жизнь его посты и молитвы. Человеческие пороки, слабости не имеют над ним силы – неспроста его привечают государь и государыня…
«Святой, не ведает греха? Чушь какая-то!»
– Хочешь, познакомлю?
– Охотно! – загорелся он. – Только учти, через неделю мне уезжать.
– Успеем, не волнуйся.
Дима, которого он посвятил в события, выказал озабоченность.
– Не попадись смотри. Этот прощелыга, говорят, обладает гипнотическими способностями.
– Да ладно тебе, – ему было смешно, – что мне до его способностей. Не таких видали…
Приехал он в автомобиле на Зимний канал, где жили Головины, к назначенному Муней часу. Выразил сочувствие Любови Валерьяновне, похоронившей недавно супруга, рассказывал матери и дочери о студенческой жизни, нравах англичан, светской жизни Лондона.
Женщины выглядели озабоченными, бросали тревожные взгляды на дверь. Послышались шаги в прихожей, распахнулась створка – обе вскочили из-за стола. В залу шагнул среднего роста мужик в кафтане, шароварах и высоких сапогах. Обнял и облобызал по очереди мать и дочь, приблизился к нему. Грубое лицо, бегающие водянисто-серые глаза, низко нависшие брови.
– Здравствуй, голубчик! – потянулся с поцелуем.
Он невольно отпрянул.
– Не боись, не укушу, – старец уселся за стол, взял протянутый хозяйкой стакан с блюдцем.
– Сладкий? – осведомился.
– Как вы любите, Григорий Ефимович.
– Сладкий, сладкий… – старец с шумом потянул из блюдца, кольнул в его сторону острым и пытливым взглядом сквозь сальную прядь волос: ухмылка на лице, волчий прищур. – А вот он не сладкий. Грешен, бес кружит рядом. Евангелие помнишь? – погрозил пальцем. – Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится…
– Вы бы, Григорий Ефимович, – поспешила перевести разговор в другое русло Любовь Валериановна, – воздействовали на Машу. Вбила себе в голову, что светский мужчина – непременно вырожденец. Ни к чему не способный. Отвадила всех, какие были, женихов.
– И верно сделала, – старец глотал ложку за ложкой варенье из вазочки. – Да ча ей с ыми, тонконогими, пачкаться-то? Она невеста божия. – Хищно обласкал взглядом глядевшую на него восторженно Муню. – Вот тебе верный друг! – обернулся к нему. – Слушайся ее, она будет твоей духовной женой. Хвалила тебя. Вы, как я погляжу, оба молодцы, друг друга достойны. Ну, а ты, мой милый, далеко