«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I. Вера Мильчина
в России для объектов донесений это имело последствия гораздо более неприятные, чем во Франции, где дело зачастую ограничивалось просто изучением «духа» и «настроений» общества, в более же серьезных случаях заканчивалось судом, где обвиняемые могли прибегать к помощи адвокатов. В России все решалось куда более «патриархально» и без состязательных процедур. Так, осенью 1830 года агент Локателли (печально известный по причастности к тайному надзору за Пушкиным) проинформировал начальство, что француз Виктор Амантон, занимающийся в Симферополе разведением виноградных садов, грешит как в Крыму, так и в Одессе разговорами, обличающими его либеральный и даже якобинский дух. На это последовало высочайшее повеление неблагонадежного француза «выслать за границу с воспрещением обратного пропуска в Россию». Местное начальство пыталось возражать; исправлявший должность генерал-губернатора новороссийского и бессарабского А. И. Красовский извещал Бенкендорфа, что «помянутый иностранец стал довольно богатый человек, сделавший значительное заведение по садоводству на Южном береге Крыма», что «он всегда вел себя весьма скромно и занимался только своим делом» и хотя в самом деле «после восстания во Франции он, будучи в одном доме в Симферополе, имел неосторожность говорить довольно вольно о правлении в его отечестве», но явно способен образумиться. Красовский указывал также на то, что «составившееся в Крыму общество акционеров для вывоза туземных вин избрало директором иностранца Амантона как человека, сведущего по части виноделия и имеющего в Крыму значительное заведение, еще летом сего года, то есть в то время, когда в поведении его не обнаруживалось ничего предосудительного и когда не последовало еще Высочайшего повеления о высылке его за границу». Однако экономические аргументы, как это нередко случается, оказались слабее политических. Заступники Амантона добились лишь отсрочки: французу предоставили два месяца для приведения своих дел в порядок, а потом все-таки выставили его из России. Правда, год спустя по ходатайству М. С. Воронцова, генерал-губернатора новороссийского и бессарабского, император «изволил изъявить Высочайшее согласие» на возвращение Амантона в Россию, но француз этим позволением не воспользовался, а через полтора десятка лет, в 1845 году, обратился к императору с просьбой о возмещении ему понесенных убытков. В этом прошении он, среди прочего, изумлялся: на кого же я мог оказывать дурное влияние своими речами, если жил посреди татарских деревень, а местного языка не знаю? Разумеется, А. Ф. Орлов, сменивший к этому времени Бенкендорфа на посту главы III Отделения, «не нашел возможным войти в какое-либо распоряжение по представленной ему просьбе».
Почти в то же время от доноса агента пострадал житель Петербурга Александр Гибаль. Из написанного по-французски очень пространного и очень безграмотного доноса, поданного в III Отделение анонимным агентом и претендующего на дословную передачу подслушанного разговора, следовало, что 18 сентября 1830 года