Страх (сборник). Валерий Белкин
слово «время», вошел в Google, слово, оказывается, возросло из глагола «вертеть», не «вертеться», и время определяется движением материи.
Зачем же он все вертится и вертится.
Молчит ее душа, молчит.
В метро отчетливо вымолвил:
– Не любит!
Бывает и параллельное время.
Посреди ночи опять и опять просыпается от удара в сердце: думает она о нем, думает, не дает покоя…
Фото
Прошло полтора года. Сидя за ужином и веселя всех и в первую очередь себя, он нарочно или не нарочно угодил лицом в салатницу. Потрясая руками, словно стряхивая картофель с горошком, он забавлялся, представляя, каково его лицо в пятнах майонеза.
Боли не было – разверзлась зияющая пустота в груди и под ногами, и в нее стало беззвучно падать сердце. И сбоку сознания появилось фото, знакомое фото с подростком. Краем глаза, искоса, чтобы никто не заметил, он принялся разглядывать снимок, ужасаясь увиденному, как и в первый раз.
Прямо в объектив, широко раскрыв рты, хохочут самозабвенно девицы и парни. В центре, окруженный ими, на траве сидит паренек. Нос, лоб, щеки вымазаны белым, вероятно, сливками, пытается тоже выдавить смех. Кроме жалкой улыбки, ничего не получается.
Он спросил тогда, что случилось. Играли, проиграл, враждебно ответил тот. И, словно стегнули, он взорвался – встал бы и дал всем в лоб, что, силенок не хватило?
А до фото промелькнуло полных четыре месяца.
Началось так…
При раздаче рождественских подарков от фирмы больным детям в клинике он чем-то привлек внимание персонала, попросили помочь: два-три раза, если не затруднит, посетить новичка, русского пациента. Доверие польстило, да и любопытство возобладало – справится ли. Согласился, чем и успокоил врача.
Дома восприняли весть с юмором, отец и муж станет матерью Терезой. А он тихо радовался. В последнее время тяготило необъяснимое ощущение заброшенности и захламленности в душе. И сказал себе, не пора ли менять надоевший Windows. Случай сам нашел его.
После оглушительных проводов «Сильвестра» и пошел.
Провели в комнату. У окна стоял подросток, коротко остриженный, чернел робкий чубчик. Вытянутый, тщедушный, в сером спальном костюме с белым воротничком, он сливался с нежилой палатой своей неприглядностью.
– Я Вильгельм, приятно видеть, – протянул руку, – здравствуй, давай сядем, что стоять.
Мальчик осторожно опустился на стул.
– Ян, – помолчал, – а вы русский?
– Да, из Сибири, а ты тоже оттуда?
Пациент не ответил, темные глаза неподвижно смотрели мимо. И Вильгельм бодро повел разговор о школе, о врачах, пошутил о девочках, рассмеялся сам своему анекдоту. Ян скупо ронял слова, взгляд оставался прежним – потухшим. На вопрос об отце резко одернул:
– Это не тема!
Наконец Вильгельм поднялся, пожал руку на прощание. Пациент вежливо наклонил голову.
– Спасибо.
Обескураженный, дома на вопросы близких ничего не мог сказать, к работе не притронулся, преследовали незрячий взгляд и окрик: