Папа! Папочка! (сборник). София Привис-Никитина
раскланивалась и удалялась в детскую, отхватив солидный кусок успеха у всех выступающих после неё.
Успех, справедливости ради надо заметить, был ей обеспечен не только безусловным её талантом (это даже не обсуждалось), а страхом потерять Лёвину дружбу и расположение. О том, что эта вертлявая нахалка была Лёвиным явным недугом знали все.
А дружба Лёвы – это и мебельный гарнитур вне очереди и полное обследование в городской больнице, и шуба для жены и не для жены, и почти все приятные жизненные удобства.
От Лёвиного расположения многое зависело. Он был обвешан знакомствами, как шелудивый пёс блохами: продавцы, официанты, мясники, горисполкомовцы и, конечно, врачи.
А как у него был охвачен культурный слой! Билеты на концерты, музыкальные вечера – всё Лев Давидович. Среди его приятелей даже был один известный эстонский певец, имя которого гремело по всей стране. А для Лёвы он был просто «Привет, Жорик! Где мы сегодня приземляемся?» Так что овации юному дарованию были обеспечены независимо от её взаправдишнего таланта.
Но помешательство Лёвы было не полным, вернее, не совсем безнадёжным. Лёва пытался иногда ставить на место зарвавшуюся свою радость.
В один из жарких дней Солоха играла в садике у дома, хоронила какие-то загадочные секреты под разноцветными бутылочными стёклышками, топтала мамины грядки, гадала на ромашке, но тут естественная надобность, серьёзная надобность, усадила её под окошко.
Когда с отвлекающим моментом было покончено, Солоха вернулась к своим секретикам, цветочкам. А позже и совсем выкатилась на улицу к подружкам, волоча за собой огромную куклу, о которой не уставала небрежно повторять: «Да, папка с моря привёз!»
К обеду её еле дозвались, мама помыла ей ручки, посадила за стол. Обедали всегда долго и весело, потом сразу же подавался десерт, там компоты всякие, муссы, просто фрукты целиком – на любой вкус.
Положили Димке мусс, Валерке тоже положили. Солоха изрекла изумлённое:
– А мне?
– А для Солохи сегодня отдельное блюдо! – торжественно сказал папа.
– Верунчик! Подавай! Солоха победоносно оглядела своих старших братьев.
В кухню вошла мама. Она несла в руках блюдце из своего любимого китайского сервиза. К этому сервизу даже приближаться ближе, чем на метр никому не позволялось, кроме мамы. А на блюде было что-то непонятное, коричневое и замысловатое.
Вера бухнула десерт перед Солохиным носом, Солоха им, носом, потянула воздух и оторопела: перед ней на воздушном блюдце лежала её эксклюзивная шедеврально закрученная утренняя какашка!
Горе, стыд, досада и ненависть салютом выстрелили в голову и в сердце! Она рыдала так, что Лёва проклял всю на свете воспитательную работу, всех Сухомлинских и Макаренко.
Его дорогая доча заходилась истерикой и плакала так, что задыхалась от нехватки воздуха, конвульсивно вздрагивала всем телом, столько отчаяния и оскорблённого самолюбия было в этом безутешном плаче, что Лёва сам готов быть зареветь. Он