Папа! Папочка! (сборник). София Привис-Никитина
ноги, но пора было входить и докладывать о своих сомнительных успехах, в частности, об успехах в чистописании.
– А папа дома? – ввалилась в сени Солоха со своим традиционным вопросом вместо «здрасьте!»
– Да тихо ты! – одёрнула её настороженная, как лань, мама.
– Что ты колготишься? Орёшь? Папа отдыхать лёг, он с работы, усталый. Давай, раздевайся, мой руки, обедать будем.
– А папа? – не унималась Солоха.
– Папа есть не хочет, он устал и отдыхает, – по слогам, как дефективной членораздельно произнесла Вера.
Всё это было для Солохи очень странно и ново: папа не хочет кушать, папа устал. Её папа не уставал никогда, а кушать хотел всегда. Он сам про себя иногда говорил: «Люблю повеселиться, особенно пожрать!»
А, глядя, как Димочка уписыват пельмени, радостно советовал: «Лопай! Лопай! Равняй морду с жопой!» А тут: устал, кушать не хочет. Всё это было очень невесело. И ещё этот странный запах лекарств, так никогда раньше не пахло у них в доме.
Хорошо было одно: музыку мама отменила, чтобы не будить папу.
К вечернему чаю вышел к столу грустный и тихий папа, как-то равнодушно спросил у Димки про очередное замечание по поведению, как всегда, поставил тому в пример старшего брата, от которого никаких неприятностей, а напротив, грамоты на стене и полное уважение.
Спросил и Солоху про злополучную букву «З», Солоха уже была готова рассказать про очередную двойку по чистописанию, но наткнулась на мамин предостерегающий взгляд и прикусила язык.
А наутро мама будила её в школу, склонясь к ней измученным опухшим лицом.
– Вставай, сиротинушка моя! Вставай, доченька! Валерка с Димкой тебя в школу ждут.
– А папа? Где папа? Ушёл уже?
Было странно: ушёл, её не поцеловал, мама чужая. В доме не протоплено, как у Федякиных, и пахнет не хорошо, горем пахнет!
Мама тихо заплакала, вздрогнула как-то всем телом, потащила Солоху умываться, заплетать косы, но руки были, как чужие, неловкие какие-то и лишённые жизненной силы напрочь.
В школу тряслись молча, пришибленные первым горем. Но если Дима с Валеркой понимали, что к чему, видели ночную скорую помощь, мечущуюся маму, то Солоха не понимала ровным счётом ничего, только чувствовала, что на них надвинулась беда.
И только в школе от учителей узнала, что, оказывается, у неё умер папа, и её с Димочкой отпускают домой.
Зачем их отпустили домой и почему Валерика не отпустили? Так и осталось для неё тайной за семью печатями.
Дома находиться было просто невозможно. Мама плакала день напролёт, всё время приходили чужие люди, говорили шёпотом, после этих людей оставались пустые тарелки и смятые деньги.
Через два дня приехала из Киева бабушка, она показалась Солохе в два раза меньше ростом, чем в прошлом году.
Бабушка плакала, молилась на непонятном языке, впервые этот язык Солоха услышала в прошлом году. На нём разговаривали все её киевские тётки. Язык был напоён грустью и загадочной красотой, но был совершенно Солохе непонятен.
Хоронили