Папа! Папочка! (сборник). София Привис-Никитина
за здоровье и судьбу девочки. ДЕ-ВОЧ-КИ! – отчётливо отчеканил Лёва, – а сейчас расшивай, негодяй, иначе я тебя здесь, на месте прихлопну вот этими руками! – и поднёс вот эти руки к самому лицу, дрожащего эскулапа.
Руки у папы были красивые, крупные и очень внушительные.
– Я сейчас всё исправлю, я наложу новые швы, успокойтесь, ради Бога!
Лев Давидович выдернул Солоху из рук незадачливого врача. Моментально наложил на место носа стерильную повязку и понёс Солоху на выход, на прощанье пообещав доктору, что большей операции, чем кастрация деревенских хряков, тому в своей карьере уже не видать.
К центральной больнице, где работал папа, неслись на всех парусах. Влетели в кабинет хирурга, папа молча разбинтовал своё сокровище и опять понёсся спор с уговорами, шантажом, мольбами. Папа кричал:
– Ну рискни, ты же мужик! Под мою родительскую ответственность! Ты же видишь, как изуродован ребёнок!
– Лев Давидович, но время, время! Оно упущено, а сейчас это не просто операция. Это почти, да что «почти» – это пластика! Я не умею, не могу и не буду!
– Нет будешь, я тебя заставлю! Ты не можешь бросить меня в таком горе! Если не ты, то кто? Я спрашиваю тебя: – Кто?
Спорили и препирались недолго, потом перешли почему-то на эстонский. Говорили уже спокойнее и тише, откуда-то материализовалась операционная сестра. Солоху вертели-крутили под какой-то яркой лампой, а потом вдруг всё погасло.
Проснулась она на клеёнчатой холодной и неудобной кушетке, рядом сидел папа и смотрел на неё своими необыкновенными, влюблёнными глазами.
Глаза были подёрнуты слезой, как фиалки росой, но папа улыбался так счастливо, что Солоха понимала: вот сейчас, именно в эту минуту папа вернул ей корону красавицы и все привилегии, которые этой короной обусловлены на всю оставшуюся жизнь. Рядом стоял и улыбался молодой и красивый волшебник, которого папа уговорил это сделать.
Они долго прощались в коридоре, папа то припадал к плечу волшебника, то слегка отстранял его от себя, заглядывал ему в глаза и повторял:
– Ну, Арнольд, ну порадовал, ну осчастливил!
Домой возвращались нагружённые всем, на что в кондитерском отделе указывала реставрированная Солоха. Нос, конечно, был основательно припухший.
Из него торчали зелёной травкой шёлковые ниточки, но нос стоял на своём назначенном ему Творцом месте и выглядел довольно прилично, короче – нос вселял надежду.
Дома по этому случаю моментально образовался небольшой бал. Пришли друзья и просто соседи, пели песни, танцевали, дети колготились тут же со своими концертными номерами.
Счастливая Веруня ходунком носилась из кухни в комнату, пир продолжался до глубокой ночи, окончательно умотав и усыпив детей, пир ещё долго догорал и тлел в большой родительской комнате.
Чуть свет Солоха была уже у Наташкиных окон:
– Хромая, выходи на улицу! – бодро выкрикивала она, кричала долго, пока не вышла заплаканная Наташкина мама и стала в сотый раз объяснять этой несносной мерзкой девчонке, что Наташа наказана