Из архивов тайного суда. Вадим Вольфович Сухачевский
близкой победы (хоть бы, быть может, пока и не окончательной) полностью затмило во мне даже осторожность, я уже не намеревался, подобно сорванцу, скакать по крышам, пребывал в том состоянии, когда едва ль что-либо вообще способно человека остановить.
Сквозь вагон одесской «братвы» я прошагал без всяких осложнений, здесь шлепали картами, пили водку, всем было не до меня, лишь Майорчик пьяно помахал мне рукой:
– Наше с кисточкой господам революцьёнэрам!
Вставляя универсальный железнодорожный ключ в дверь вагона, где ехали «их монаршии величества», я не испытывал страха. «Если что – пристрелю обоих», – твердо подумал я. Тринадцать оставшихся патронов в двух пистолетах и две запасные обоймы к люггеру, которые я умею менять мгновенно, давали мне возможность уложить целый стрелковый взвод. Проскользнула даже мысль: а не пристрелить ли в любом случае этих упырей, просто в память о нашем первом, не слишком добром знакомстве; но эту мысль я в себе притушил: во-первых, это могло повредить Тайному Суду, а во-вторых, я вообще по природе своей не злопамятен и даже мстить готтентотам после той их не состоявшейся трапезы (со мною в роли блюда) не счел нужным, полагал, что это так же нелепо, как мстить стихийному бедствию.
…Дверь в передвижную преисподнюю на колесах, однако, не поддавалась, вероятно, там имелся еще и какой-то потайной замок. Я было полез в карман за отмычкой, но тут вдруг дверь сама распахнулась, и я ступил во тьму и в смрад от квашеной капусты. Из противоположного конца вагона доносились звуки пения. Нестройный хор мужских и женских голосов почему-то исполнял реквием времен Кавказской войны, только слова были иные:
«Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаве-е-етной к наро-о-о-оду…»40 –
так что я уж было подумал, не тризну ли по своим усопшим монархом справляют их уродцы и кикиморы…
Увы, оба упыря были живы. Со времен Англо-бурской войны я обучился видеть во тьме и, мигом восстановив в себе этот навык, обнаружил, что оба подземных монарха стоят прямо передо мной. Обе мои руки невольно потянулись к пистолетам…
Пистолетов, однако, в карманах не было. Да, ловко они успели сработать!.. Впрочем, я и голыми руками кое-что делать умел…
Горбун Лука два раза хлопнул в ладоши – и хор мигом умолк.
– Мы тебя снова приветствуем, маленький человек, – сказал он мне. – Надеюсь, ты не обижен на нас с предыдущей встречи?
– А то на обиженных воду возят, – вставил Фома воровскую максиму сахалинской каторги.
Вместо ответа я спросил:
– Вокалом увлекаетесь, ваши величества?
– Oui, nous répétons41, – кивнул Лука. – Как бы это?..
– В духе времени, – подсказал Фома.
– Вы имеете в виду нынешнюю революцию? – спросил я. (Действительно, в эту революцию отчего-то повсеместно много пели.)
Лука воскликнул:
– О, да! В такие прекрасные времена!..
– «Прекрасные»? – удивился я. – Никак, ваши величества – революционеры?
– А что, в какой-то мере, – подтвердил Фома. –
Эта революционная песня, действительно, в середине XIX в. использовалась в русской армии как реквием по погибшим (с иными, разумеется, словами). –
Да, репетируем