Театр начинается с выстрела. Марина Серова
ни с чем не сравнимая игра Анны всегда была для него источником вдохновения, а она сама – образцом преданности искусству. И не оскорблял он ее вовсе, а пытался довести до такого состояния, чтобы она прочувствовала все переживания Нины Арбениной и потом смогла отобразить их в своей игре.
Несколько пришедшая в себя Ермакова, с презрением глядя на него, как на извивавшегося у ее ног червяка, брезгливо сказала:
– Знаете, Дмитрий Викторович, вы мне сейчас даже еще более противны, чем тогда, когда надо мной издевались. Я не знаю, что с вами случилось, но оставьте эту исповедь для более наивного слушателя.
Однако Воронцова было уже не остановить. Понимая, что не только его карьера, но и дальнейшее безбедное существование зависят только от одного слова Анны, он – не ожидала от него такой прыти – вскарабкался на сцену и бросился к ней. Опять упав на колени, он пытался обхватить ее ноги, а она пятилась от него и отбивалась, как могла. Хорошо, что на ней было платье, потому что юбку он с нее точно стащил бы.
– Да вызовите кто-нибудь врача! – не выдержав, закричала она. – Он же с ума сошел!
– Анна Николаевна! Одно слово! Только одно слово! Скажите, что вы меня простили! – умолял он.
– Да простила! Простила! – только чтобы отвязался, ответила Ермакова.
Услышав это, Воронцов наконец оставил ее в покое и, все еще стоя на коленях на полу, пробормотал:
– Следующая репетиция завтра в десять.
Анна, еще с опаской поглядывая на него, ушла со сцены, остальные тоже стали расходиться, и только Лукьянова бросилась к своему поверженному «гению». Но точку ставить было еще рано, и я снова позвонила Воронцову. Слышать, что он сказал Дарье, со своего места я не могла, но та соскочила со сцены, метнулась к смартфону и принесла его ему. И когда он ответил мне тусклым голосом, я уже без всякой ласки, торжественности и величавости произнесла грубым, напористым тоном:
– Ты меня не убедил, но казнь пока отложу. Но если ты, с-с-сука, еще хоть раз одно-единственное грубое слово Ермаковой в-в-вякнешь, я тебя больше предупреждать не буду! Я свое обещание выполню! А тебя, гниду, живого в асфальт закатаю! Собственными руками! Без применения спецтехники! Понял?
– П-п-понял, – проблеял он.
Я отключила телефон, и мы с Ковалевой, которая смотрела на меня с искренним восхищением, торжественно пожали друг другу руки, а потом бесшумно вышли из ложи. Не сговариваясь, мы направились в гримерку Анны – надо же нам было увидеть результат своей подрывной деятельности. Ермакова встретила нас взглядом, который мог бы испепелить феникса без малейших шансов на воскрешение, и медовым голосом спросила:
– Что это было?
Мы с Ковалевой переглянулись, и не знаю, как на моем, а вот на ее лице крупными буквами было написано такое полнейшее непонимание происходящего, что я искренне восхитилась. Надеюсь, мой вид был не менее растерянным, а потом мы чуть ли не в один голос спросили в свою очередь:
– А что случилось?
– Какие гениальные актрисы