Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа. Иоан Поппа
смотрит на Добрикэ, снова разражается смехом и опять начинает кашлять.
– Что ты смеешься, Аврэмеску? – спрашиваю я, тоже не в силах сдержаться, чтобы не засмеяться в свою очередь.
В мастерскую входит Дротлефф в сопровождении лейтенанта Панаита, который приближается ко мне. Я объясняю Панаиту в нескольких словах, как обстоят дела, и спрашиваю его, были ли у него подобные проблемы с его солдатами в последнее время.
– Были, – говорит он. – Но они все же оклемались.
Мы усаживаемся на колени, снимаем наши планшеты, кладем их рядом и снова начинаем осматривать солдат. Приходим к одинаковому заключению: это не лихорадка.
– Я послал Рошеци в лазарет, – говорю Панаиту, – чтобы кто-нибудь пришел и посмотрел их.
– Эти? Брось, Иоане, не смеши, потому что никто не придет! Не знаю, что тебе сказать. Я вернусь к своим, потому что идет майор Скутару из штаба. Шанку видел, как он поднимался на леса час назад.
Панаит уходит. Между тем появляется Рошеци из лазарета и говорит, что там были только три санитара-срочника.
– Товарищ лейтенант, – говорит он, – пусть меня дьявол задерет вместе со всей моей родней, но, клянусь, я готов был взять лом и поубивать их! Все они были сержанты! Военные срочной службы и сержанты! Все толстомордые, в накрахмаленной, наглаженной до стрелочки форме, сопляки, смотрели на меня, как на отбросы. «Мы не можем прийти, – сказали, – потому что выпачкаем ботинки. Приведите больных сюда, но ближе к обеду, когда появится господин доктор». Военные срочной службы – санитары и сержанты! Что они такого совершили, братцы, чтобы стать сержантами? – кричит возмущенно Рошеци. – Какие геройские подвиги?
– Ничего они не сделали, Илие, они блатные, у них дяди генералы, – говорю я. – Приготовьтесь – идет инспекция.
– Опять инспекция, черт бы их побрал!
В этот момент дверь в мастерскую резко открывается и два полковника в форме пехотинцев, которых я не знаю, в сопровождении майора артиллерии, которого я до сих пор не видел (возможно, Скутару), входят в помещение и направляются прямо ко мне.
– Товарищ лейтенант, почему ты не работаешь? Почему ты не работаешь, говорю? – рычит он на меня зычным голосом, который приковывает меня к месту. – Где твоя тетрадь командира взвода? Где твои люди? Покажи мне, товарищ, тетрадь командира взвода!
И, не дожидаясь, подбегает ко мне и вырывает из моего планшета тетрадь командира взвода, открывает ее, держит одну секунду и бросает ее мне в лицо с воплем:
– Вон тех, которые лежат на полу в углу, ты занес в свой план развертывания, ну, товарищ лейтенант? Где у тебя записаны те, что лежат там, на полу, а, бессовестный? Почему у тебя солдаты не работают, а, лейтенант? Почему они лежат и спят и не работают? Отвеча-а-а-а-ай, ну-у-у-у, да я посажу тебя в тюрьму за саботаж! – ревет он с такой звучной силой, какой я еще не слышал нигде на «Уранусе».
В этот момент в помещении раздается оглушительный взрыв, в миллион раз сильнее, чем вопли майора; гул затихает далеко не сразу, перекатываясь еще